|
В Кане Шарлотта стала свидетельницей краха попытки жирондистов поднять войска и вырвать Париж из грязных лап якобинцев. С болью в сердце наблюдая этот провал, она увидела в нем признак того, что Свободу задушили в колыбели. Вновь и вновь читала она имя Марата, могильщика Свободы, на устах друзей и наконец пришла к заключению, выраженному одной фразой письма примерно того времени: "Друзья закона и человечности никогда не будут в безопасности, доколе жив Марат." Единственный шаг отделял этот негативный вывод от позитивного логического эквивалента, и такой шаг был сделан. Неизвестно, родилось ли окончательное решение уже по ходу действий, но у Шарлотты была возможность заранее разработать свой план. Она осознавала необходимость большой жертвы - ведь тот, кто возьмется за избавление Франции от гнусного чудовища, должен быть готов к самоотречению. Шарлотта взвесила все спокойно и трезво, и столь же трезвым и спокойным будет отныне любой ее поступок. Однажды утром она уложила багаж и почтовой каретой отправилась из Кана в Париж, оставив отцу записку: "Я уезжаю в Англию, ибо не верю в долгую и мирную жизнь во Франции. Письмо я отправлю при отъезде, и когда вы получите его, меня здесь уже не будет. Небеса отказывают нам в счастье жить вместе, как и в иных радостях. Быть может, это еще самое милосерднее в нашей стране. Прощайте, дорогой отец. Обнимите от моего имени сестру и не забывайте меня." Больше в записке ничего не было. Выдумка с отъездом в Англию понадобилась ей, чтобы избавить отца от страданий. Согласно своим планам, Шарлотта Корде собиралась остаться инкогнито. Она отыщет Марата непосредственно в Конвенте и публично прикончит в его собственном кресле. Париж узрит Немезиду, карающую лжереспубликанца в том самом Собрании, которое тот развратил, и немедленно извлечет урок из сцены гибели чудовища. Что касается Шарлотты, то она рассчитывала принять мгновенную смерть от рук разъяренных зрителей. Предполагая погибнуть неопознанной, она надеялась, что отец, услышав, как и вся Франция, о кончине Марата, не свяжет с дочерью орудие Судьбы, растерзаннее взбешенной толпой. Теперь вам ясна великая и мрачная цель двадцатипятилетней девушка, скромно расположившейся в парижском дилижансе тем июльским утром второго года Республика - 1793-го от Рождества Христова. На ней были коричневый дорожный костюм, кружевная косынка на пышной груди и конусовидная шляпка на светло-каштановой головке. В ее осанке чувствовались достоинство и в равной степени грация - Шарлотта была прекрасно сложена. Кожа светилась той восхитительной белизной, которую принято сравнивать с цветом белых лилий. Серые, как у Афины, глаза и столь же благородный овал лица чуть тяжелил подбородок с ямочкой. |
