Анатолий Курчаткин. Вечерний свет
ДОРОГИМ МОИМ РОДИТЕЛЯМ АННЕ АНАТОЛЬЕВНЕ УСОЛЬЦЕВОЙ и НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ КУРЧАТКИНУ
I. МАЙСКИЙ СНЕГ
1 Был уже конец марта, но все еще не таяло. Повсюду еще лежал снег – грязно рыжий, просевший, на дороге и тротуаре уплотнившийся за долгую зиму в каменной твердости, толстый, поскрипывающий под ногой пласт. Небо было застлано низкими, быстро бегущими облаками, щеки драло морозцем, холодный воздух неприятно студил нёбо. На крыше углового дома, в котором размещалась поликлиника, толклись, кричали вороны, срывались с карниза и пикировали по очереди на шест электросвязи, торчащий над стеклянной будкой «Союзпечати». Евлампьев приостановился и мгновение наблюдал за ними. Большие, несуразного склада, словно бы долговязые птицы, широко взмахивая крыльями, тормозили у шеста, усаживались на него, крутили секунду другую своими некрасивыми длинноклювыми головами, будто оглядывались, все ли видели, как они ловко все это проделали, и снова взмывали в воздух. В поликлинике у окон регистратуры толпилась очередь. У крайнего окна с бронзовой цифрой «1» на стекле не было никого. Евлампьев подошел к нему и, облокотившись о выступ стойки, заглянул внутрь. Внизу под ним по ту сторону стойки сидела за столом девушка в чистом накрахмаленном белом халате и белой накрахмаленной косынке на голове. В руках у нее была толстая тугая пачка талончиков, перехваченная черной аптечной резинкой, и она, скучающе глядя по сторонам, на своих бегающих от окон к стеллажам за историями болезни подруг, постукивала этой пачкой о стол, как карточной колодой. – Девушка…– позвал Евлампьсв. – Н да? – спросила она, поднимая голову. У неё было хорошенькое кругленькое лицо с фарфорово и чисто блестевшими скулами. – Мне на это…– сказал Евлампьев, – указали, что в первое окно… на диспансеризацию. – А, – сказала девушка.Пенсионер, ветеран труда, ветеран войны? – Ну… так, да,– подтвердил Евлампьев. Он назвался, девушка встала, толкнув стул, и тот медленно прокрутился, вновь оборотясь к Евлампьеву сиденьем. Обтянутое тисненым пластиком, круглое сиденье в середине было овально продавлено, и пластик там собрался морщинами. Евлампьев подумал, что долго сидеть на таком стуле неприятно – потно, наверно. Девушка вернулась, глухо постукивая о дощатый пол каблуками, спросила: «Емельян Аристархович?» – Евлампьев согласно проговорил: «Да да», – и она, не садясь, быстро накорябав его фамилию, выбросила ему на стойку шелестящие бланки направлений на анализы. |
