Очередь на кровь была длинная, хвост ее выходил из предлабораторного закутка в коридор, но анализ брали сразу две лаборантки, очередь шла быстро, и минут через пятнадцать Евлампьев уже сидел, облокотив руку о край стола, с оттопыренным безымянным пальцем, и медсестра, такая же молоденькая, как та, в регистратуре, и будто бы даже похожая на нее, не глядя на Евлампьева, наклонялась над его пальцем со стеклянной трубкой, выдавливала из ранки кровь, клевала заостренным концом трубки в расплывающийся алый шарик на пальце.

Хирург был упитаниый сорокалетний здоровяк с крепкими толстыми пальцами неожиданно белых рук.

– Мг г… Та ак,приговаривал он, пролистывая исгорию болезни Евлампьева. И спросил, открывая ее на чистой странице, проводя ладонью по сгибу: – Жалобы ко мне есть? Боли какие нибудь, неприятные ощущения?

Евлампьев повел плечом:

– Да нет вроде…

– Раздевайтесь до пояса, – приказал врач.

Евлампьев разделся, повесив одежду на спинку стула, расстегнул брюки, и врач ткнул ему пальцем в живот:

– Это что? Осколочное?

Евлампьев наклонил голову, посмотрел на то место на своем теле, куда показывал толстый, в тугих перетяжках суставных морщин палец врача. Выше пупка, на месте желудка, живот был словно изжеван, словно сдернут на суровую нитку, и мертвая кожа рубцов глянцевито блестела.

– Осколочное, – сказал он. – В сорок втором. Ладно, что не в кишки. Позвоночник, правда, тоже задел…

– Но сейчас ничего?

– Сейчас ничего. Диету для желудка соблюдаю…

– А это что? – палец врача снова приблизился к животу. – Аппендицит?

Вопросы все были привычные, привычно было отвечать на них, и Евлампьев, вновь покосившись вниз, ответил с исчерпывающей полнотой:

– Два там шрама. Повыше – аппендицит, в сорок восьмом, а пониже что – грыжу вырезали, в пятьдесят четвертом.

Второго шрама, пониже, врач, видимо, не заметил. Однако он не смутился, а, наоборот, пошутил:

– Что, командиром производства были – грыжу получили? Надорвались, так сказать, поднимая?

Евлампьеву сделалось как то неловко от его шутки, – вроде он оказался виноват в чем то.

– Нет, не был командиром, – сказал он. – Не пришлось…

– Мг г, мг г…   удовлетворенно буркнул врач, сунул указательный палец правой руки Евлампьеву в пах и глубоко утопил его в полости, нащупывая сквозь кожу паховое кольцо. Сейчас ничего не беспокоит?

– Сейчас ничего, – пережатым голосом выговорил Евлампьев. Врач отнял руку, встал со стула, прошел к умывальнику, ополоснул руки и сказал, вытирая нх висевшим рядом с умывальником вафельным полотенцем:

– Здоровы, хоть снова в строй!

У каждого кабинета по всей поликлинике толклась, стояла и сидела на стульях вдоль стен очередь, но диспансеризацию пенсионсров ветеранов проводили вне очереди, и через час Евлампьев прошел всех – невропатолога, окулиста, лора, стоматолога – и сделал флюорографию…

Терапевт опять была новая   лет тридцати пяти, тридцати восьми, но увядшая уже, маленького роста, птичьего вида и с птичьими же чертами лица остроносенькая женщина,ее, видимо, мучил насморк, она беспрестанно сморкалась в нежный батистовый платок, и остренький нос ее от этого был красным.

– Ну ка, как тут у нас… Емельян Аристархович, заглядывая на обложку «истории», сказала она,что специалисты пишут… Ну что ж… по моему, просто все великолепно, Емельян Аристархович. Ни у кого к вам никаких претензий. Давайте я послушаю вас.

Она послушала его фонендоскопом, прикладывая холодящую никелированную гирьку мембраны с некоей преувеличенной осторожностью, помяла живот, уложив Евлампьева на кушетку, и смерила затем давление.