– Ну, то же самое! – воскликнул Коростылев с радостью сообщника в голосе, и было видно, что он вообще рад встрече, возможности пообщаться, поговорить.

– Сейчас промтоварные откроются в одиннадцать, пойду еще в промтоварные схожу, там все ж таки послушать можно.

– Конечно, сходи, – согласился Евлампьев.

– А ты здесь чего? – спросил Коростылев. – Газету какую купить?

– Да нет. Шел вот из поликлиники, просто поглядел, что лежит, а тут и тебя увидел.

– Ну, ясно. А лежать то – так чего лежит… ничего не лежит. Я вот нынче «Литературку» не выписал, так как не приду – нет все да нет. Потом договорился, гривенник за номер приплачиваю – и всегда есть. В поликлинику то чего ходил?

Евлампьев махнул рукой.

– Да… на диспансеризацию понесло. Из совета ветеранов позвонили – давайте, говорят, постановление парткома вышло, чтоб ветеранов не забывать… вне очереди, говорят… Ну и пошел.

– А, – сказал Коростылев, снова усмехаясь. Эту его постоянную усмешку при разговоре Евлампьев помнил еще с довоенной поры – будто Коростылев знал о людях, и о себе в том числе, что то такое греховное, но и вссслое вместе, что не мог удержаться, не выдать это знание хотя бы усмешкой. – Нет, я решил – ну его. Мне тоже звонили. А толку то от диспансеризации от этой? У меня вон бок ноет, и что они мне? Только загоняют от одного к другому… Ноет н ноет, ну и ладно, давно уж притерпелся. Живу, ничего. К ним лучше не ходить. Не ходишь – и здоров.

– Это так… – снова согласился Евлампьев. – Бог знает, чего понесло. Позвонили, жена и начала: сходи да сходи…

– Как она у тебя, Мария Сергеевна то? – спросил Коростылев. – Сколько уж лет не встречал.

Гляди ка ты, помнит, как зовут жену. А он вот, Евлампьев, убей бог не вспомнит, как у него,у Коростылева. Он развел руками:

– Да как… Так. Тоже на пенсии, сам понимаешь. Пять уж лет.

– Ну, привет ей от меня, – сказал Коростылев. – Вообще то как она, жизнь? Ничего?

– Ничего, – отозвался Евлампьев. – А у тебя?

– Да тоже ничего. Счастливо тебе.

– И тебе.

– Мужики! – остановил их из окошечка будки киоскер. Это был их возраста мужчина, несмотря на подступавшее тепло, в черном, большом ему милицейском полушубке, но без шапки, с бильярдно лысой круглой головой, и в облике его оттого проглядывало что то черепашье. – Пенсионеры, нет?

– Ну! – отозвался Коростылев.И что?

– А вижу вот, стоите, треплетесь, время переводите… Чего делом не занимаетесь?! Делом надо заниматься, а не время в мусор переводить!

– На пару к тебе в киоск, что ли? – спросил Коростылев.

– На пару ко мне не надо, так управлюсь, а в киоск вообще очень вам советую. Самое милое пенсионное дело – в киоск, не пожалеете, Народному хозяйству польза, и вам не без нее!..

Видимо, у него не было по дневной поре покупателей, он скучал, н ему хотелось почесать языком.

– Договорились, прямо сейчас бежим устраиваемся, – сказал Коростылев.

Они обменялись с Евлампьевым насмешливыми взглядами и, ничего больше не говоря, разошлись.

        2      

Маша уже вернулась с рынка и была дома. В прихожей у стены стояли ее растоптанные, крепко поношенные черные сапоги, на вешалке висело пальто. Лиса на воротнике была старая, свалявшаяся – так это и бросалось в глаза.