Но это был не более чем самообман. Бремя нельзя уменьшить, разделив его между посторонними людьми: как только подобные просьбы начали бы поступать со всей горы – раз в череду, а не единожды за всю жизнь – все эти малые потребности в сумме дали бы тот же самый результат. В перспективе значение имел лишь объем урожая и количество ртов, которые требовалось прокормить. Если рационы станут еще меньше, то всего один неурожай может разрушить нормированное распределение пищи, и начнется война за обладание зерном, после которой просто не останется выживших.

Теперь один край брезента был открыт. Вглядевшись во мрак туннеля, Карло просунул в него руки и вытащил ближайшего младенца. Это была девочка – крошечное создание без рук и ног; ее глаза были все еще закрыты, а рот жадно открывался, прося еды. Ее тимпан вибрировал, но не имея достаточно жесткости, еще не мог издать настоящий звук.

Ребенок заерзал у него в руках. Карло несколько раз успокаивающе прощебетал, но это не возымело никакого действия. Девочка знала, что он перед ней не отец – не тот человек, который пообещал ее оберегать. Он наклонился и положил ее на песчаную постель, накрытую вторым куском брезента.

Следующим младенцем, которого он извлек наружу, оказался не ее ко, а сестра. Обе были пугающе малы, но выглядели в равной мере здоровыми. В Карло теплилась надежда, что при таком небольшом количестве материнской плоти одна из пар должна была уже погибнуть от естественных причин – или что в крайнем случае явная асимметрия в шансах на выживание избавит его от необходимости самому делать выбор.

Он положил на постель вторую девочку; ее сестра, извиваясь, уже успела оторваться от брезента и теперь парила в воздухе. – Оставайтесь на месте, – без особого на то смысла взмолился Карло.

Повинуясь некому инстинкту, их братья отодвинулись в темную глубину родильной палатки; Карло полностью вытащил шнур со своей стороны брезента и развернул ткань при свете мха. На фоне разложенного брезента, покрытого яркими узорами, мальчики казались до невозможного миниатюрными и хрупкими, и именно в этот момент они решили нарушить тишину своим рокотанием, жалобно призывая на помощь отца. Карло пожалел, что не оставил Сильвано дожидаться еще дальше от этого места. Если бы речь шла о его собственных детях, то именно сейчас он мог потерять рассудок и попытаться убить человека, которого он же послал, чтобы прикончить половину из них.

Это было неправильно. Это было безумием. Это было непростительно. Что случится, если он отступит сейчас? Кое-кто из друзей Сильвано сжалится над ним и поможет уберечь его семью от голодной смерти. Но как только у этих друзей появились бы собственные дети, цена их благотворительности бы заметно выросла, а после того, как потомством обзавелись бы сами дети Сильвано, ситуация стала бы и вовсе немыслимой. Если, конечно, Карло не был готов заявить своей ко: «Теперь эти двое принадлежат нам, мы будем воспитывать их, как собственных детей. А тебе лучше подналечь на холин, ведь вот на что я обрек тебя, поддавшись собственной слабости: твоя плоть, которой была отведена вся вечность, теперь погибнет точно также, как моя».

Перебравшись вдоль веревки, Карло ухватил ближайшего мальчика. Ребенок начал извиваться и зарокотал; Карло растянул свою ладонь, чтобы заглушить его тимпан. – Которая из них твоя ко? – сердито пробормотал он. Он ухватился за край постели и опустился вниз. Ко узнавали друг друга с самого раннего возраста, их отцы тоже умели видеть родственную связь, но как их с уверенностью отличить постороннему человеку, который не видел самого процесса деления?

Он по очереди поднес мальчика к каждой из девочек. Теперь зарокотал и сам Карло, хотя и не так громко, как брат, которого сейчас никто не сдерживал. Он попытался представить, как выглядели все четыре тела, когда они еще находились в контакте друг с другом – до того, как перегородки размягчились, превратившись в кожу, и распались на части: сначала – первичная, которая разделяла две пары младенцев, затем – вторичная, отделявшая двух ко друг от друга.