— Конечно…

С лицом матери творится нечто невообразимое, Дэвид прячется за очками и усердным переливанием коньяка в свой бокал.

— Какая она?

Мой голос твёрдый или жалкий? Сложно понять и услышать себя со стороны.

Мать набирает в грудь воздуха, чтобы выдать:

— Ты её знаешь, Ева.

— Да?! — удивляюсь.

Я бы не хотела её знать. Никогда. И всё же знаю. Кто бы это мог быть? Догадка выпивает душу. С силой затягивает её в узкую трубочку, не позволяя дышать.

Не может быть.

НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

Так нельзя!

Так нечестно!

Это неправда! Я не верю…

— Мы с Меланией вместе выбирали платье, — мать пытается вернуть радость в это событие. — Кольца они заказывали в Италии, какие-то эксклюзивные с камнями. Новая мода! — закатывает глаза. — У нас были обычные. Да, Дэвид?

— Кольца не имеют значения. Как и всё прочее, — сухо отзывается мой биологический отец.

— Всё имеет значение, Дэвид, — тихонько не соглашается мать. — В свадебное путешествие решили ехать не сразу, а в апреле, как потеплеет. Да и зимой Дамиену не вырваться — заканчивает съёмки второго фильма. Начинается самое сложное — монтаж. А дети хотят провести хотя бы месяц-два в Европе, погостить у мамы Мелании. Нас тоже приглашали! — в её голосе воодушевление. — Мел планирует зачать там первого ребёнка, смешная!

Я чувствую слёзы. Проклятые слёзы и душераздирающую боль. Стол, тарелка, бокал, салатница с зелёной бурдой — всё плывёт перед глазами.

— Ну что ты, что ты, милая! — мать вскакивает со стула, подбегает и обнимает мои плечи.

Дэвид трёт под очками глаза.

Глава 9. Упасть и не подняться

На Рождество в «Шестидесятых» сумасшествие. Тёмный бар набивается обездоленными, брошенными, отвергнутыми, не нашедшими своей пары, чтобы одиночество ненароком не убило их в самую святую и «семейную» ночь в году. Ну и, конечно, вся эта публика так же отчаянно пьёт, как и страдает.

В последующие после праздника дни наплыв не стихает — Рождество слишком болезненное явление, чтобы пережить его за одну ночь. Я добровольно вызываюсь работать во все три смены и каждый день, что несказанно радует моего начальника, однако заставляет думать, что у меня не всё в порядке с головой:

— В чём твой секрет? — интересуется причинами моего неадекватного трудолюбия.

— Деньги нужны.

Я не вру, они всегда нужны.

— Ну-ну, — не верит.

А я просто помню о ТОМ дне. Двадцать седьмое декабря — день, когда он навеки отдаёт ей себя.

И этот день, вернее, ночь (потому что в Риме — утро двадцать седьмого декабря, а у нас — вечер двадцать шестого) проходит в рабочем угаре. Я не пью, держусь, потому что знаю — в любой момент может позвонить мать или Дэвид. Но никто из них не звонит, очевидно, из-за насыщенности их свадебного графика. Я только получаю утреннее сообщение о том, что перелёт прошёл «без сюрпризов и эксцессов».

Домой приволакиваю ноги к пяти утра, стараясь ни о чём не думать. Заваливаюсь спать, не принимая душ — сил нет. Мгновенно проваливаюсь в сон, пока едва не подскакиваю от щелчка пришедшего сообщения.

Смахиваю, открываю послание и вижу то, отчего моё сердце перестаёт биться. Оно не выдерживает и трескается, кровоточит.

На экране смартфона светится счастьем и благополучием знакомая пара в свадебных нарядах: мой родной брат и его прекрасная, почти неотразимая супруга Мелания.