Вниз, на землю. За окном - внизу и вверху - отвратительная тусклая московская ночь. Просматривались в далекой глубине убогая улица и зеленая замысловатая крыша дома-музея Васнецова.
Дрожь пробила Виктора. В ста верстах от дома-музея Васнецова в тухлой жиже на неизведанной глубине лежал Серега.
- Клавочка, лапочка, ну, покажи! - молил Виктор монтажера. Лапочка Клавочка, неотрывно глядя в живое окошко на монтажном столе, отвечала раздраженно:
- Виктор Ильич, мне еще пять коробок разбирать, чтобы отобранные дубли вырезать и подложить, а в четыре электричка. У них там зал на семь заказан.
- Клавочка, я тебя в щечку поцелую.
Прошедшая за многие годы работы на киностудии огонь, воду и университеты фантастических и непредсказуемых киношных приключений, Клавочка вдруг застеснялась и только в последний момент нашлась:
- Вот уж подарок так подарок! - обернулась, улыбнулась, предложила. Если хотите, можете взять эту коробку и сами посмотреть.
- Хочу, хочу, - тотчас же согласился Виктор.
- Тогда пойдемте. Я с девочками договорюсь, и вас в зал на десять минут пустят.
Договорились. Виктор сидел в полутемном прокуренном зале и ждал звонка. Позвонили.
- Начинайте, - сказал он в телефонную трубку.
От уха поручика камера глядела на пожилого господина в светлом костюме и сером котелке, стоявшего у дверей дома и слушавшего поручика.
- Простите, - говорил поручик за кадром. - Мне необходимо срочно сшить новую шинель. Порекомендовали обратиться к портному Алексееву. Вероятно, это вы Алексеев?
...Опять ухо поручика и текст: "Простите..." И опять ухо. Всего шесть раз. Отечественную пленку не жалели, паразиты, не кодак, чай.
...Теперь ухо портного Алексеева, а поручик уже лицом к камере говорил: "Простите..." На этот раз обошлись тремя дублями...
...Потом комиссар в полном обмундировании четырежды бухался в реку...
Не повезло: подсечка была в конце ролика. Ну, вот, наконец.
...Точно схваченный рамкой кадра от копыт коня до шишака буденовки, мчался почти былинный витязь...
Виктора всегда восхищало умение настоящего оператора держать кадр. Вот и сейчас: черт-те что, три движения - движение всадника, движение стрелы крана, с которого снимал оператор, вслед за всадником, движение камеры - скоординированы почти компьютерно, потому что на экране была эффектная и совершенная в своей композиционной законченности картинка. И, конечно, дьявольский профессионализм: камера была остановлена в тот момент, когда стало ясно, что лошадь не пошла на кульбит.
Вот и съемка со второй камеры. И сразу ясно, что снимал ассистент: и витязь уже не витязь, а так, понарошечку верхом, и конь не то что борзой, а просто выбракованная лошадь. Естественно, и понял ассистент, что надо выключать камеру только тогда, когда лошадь воткнулась головой в землю и на шатающихся ногах поднялся конюх-витязь.
Ничего интересного не увидел Виктор, отнес в монтажную коробку и сказал:
- Спасибо, Клавочка. - И вдруг вспомнил: - А комбинаторский рапид есть?
- У комбинаторов, где же ему быть. - Не любила Клава комбинаторов, что выразила интонацией.
В цехе комбинированных съемок шло секретное (у этих волшебников экрана все секретно) совещание, о чем предупреждала бумажка, пришпиленная к двери. Зная цену копеечным этим тайнам, Виктор без колебаний открыл дверь. Дамочка, как бы страж, сидевшая у двери, зашипела на него, но он не обратил на нее ни малейшего внимания, вошел в комнату и, сделав губы трубочкой, негромко свистнул. Высокое собрание обернулось на свист, и тогда он пальчиком поманил к себе комбинатора своей картины.
- Что ж вы так? - сделал выговор комбинатор Виктору, после того, как они оказались за дверью.
- Так надо, - успокоил его Виктор. - Материал той съемки лаборатория вам выдала?
- Только что принесли. Я даже его еще не видел. |