- Мне теперь до конца жизни никто помочь не сможет. - Абсолютно трезвым голосом признался Серега и опять попросил: - Налей, а?

Запланированные опохмелочные сто пятьдесят всосались, увели тяжесть из башки, расслабили руки-ноги и окрасили Викторову жизнь в розовые и нежно-зеленые тона. И стал Виктор противоестественно добр и непредусмотрителен: щедрой рукой ливанул Сереге без замера. Получилось на полную сотку. И уже не допрашивал. Любопытствовал:

- А что случилось бы, если подсечку делал ты?

- Не знаю. Но что-нибудь случилось. - Серега, спеша отключиться, высосал сотку, и, наконец вспомнив песню, запел, - "Ночное такси, ночное такси, меня сбереги и спаси!"

Кроме этой строчки, он слов песни не помнил, и поэтому повторял ее довольно долго, с каждым разом все косноязычнее. Разговор накрылся. Виктор понял свою промашку и сказал в безнадеге:

- Сейчас у меня поспишь, а потом решим, что с тобой делать.

- "Ночное такси, ночное такси!" - пел Серега.

Виктор вынул его из кресла, и, придерживая за фирменный ремень, повел в спальню. Усадил трюкача на кровать, злобно сорвал с него кроссовки и завалил прямо на цветастое покрывало - гордость гостиницы. Серега свернулся на покрывале калачиком, положил обе руки под щеку и закрыл глаза.

- Спи спокойно, дорогой товарищ! - раздраженно посоветовал Виктор.

Серега на миг открыл глаза, грустно сообщил:

- Меня скоро убьют, Витя, - и обрушился в алкоголическое небытие.

Виктор вернулся в гостиную, сел в кресло, размышлял о важном: пить или не пить следующие сто. Решил выпить. Двести пятьдесят - рабочая норма, еще не требующая завтрашней опохмелки. Выпил, и, чтобы уйти от соблазна, все быстренько прибрал по положенным местам. Ликвидировав пьянственное свинство, вышел вон.

На длинной скамейке у входа в гостиницу сидели три артиста: главные герои - поручик и комиссар, а также эпизодник - белый полковник.

- Виктор Ильич, к нам! - позвал поручик.

И сейчас, и вообще делать ничего не хотелось. Виктор молча уселся на скамью. Середина дня, солнышко пекло, птички чирикали, листва над головой нежно шелестела под легким ветерком. Подремать бы...

- Я в трясину не полезу, Виктор Ильич! - трагическим голосом заявил поручик.

- Ну и не лезь, - межа веки, разрешил Виктор.

- Этот садист, - имея в виду под садистом режиссера-постановщика, сообщил поручик, - настоящую гиблую топь выбрал, мне художник рассказал. Это трюковая съемка, и я имею полное право отказаться!

- Иди и откажись, - посоветовал комиссар.

- Тебе хорошо, - вдруг обиделся на комиссара поручик. - Ты на твердом берегу стоять будешь, только руку мне протянешь. Мне же в самую трясину лезть. Вдруг засосет?

С обеда в гостиницу возвращались поодиночке командировочные научные московские дамочки, все, как на подбор, хороших лет, в хорошей форме, прибранные, привлекательные. Провожая бессмысленным взором очередную чаровницу, белый полковник изрек:

- Вот эту я трахнул бы.

Прошествовала следующая.

- А эту? - полюбопытствовал комиссар.

- И эту бы, - согласился белый полковник.

Поток дамочек иссякал. Придирчиво осмотрев последнюю, полковник подождал немного, встал, с зевом потянулся.

- Поспать, что ли? - сказал он и направился в гостиницу.

- Натрахался до изнеможения и спать пошел, - резюмировал комиссар.

Поручик и сценарист хихикнули. Замечательно было так сидеть.

С прогулки возвращались девицы, привезенные из Москвы для деревенской групповки. Впереди шла ядреная, заводная, веселая девушка Лиза. Проходя мимо скамейки, зыркнула отчаянным глазом на Виктора. Комиссар и поручик украдкой глянули на сценариста: проверяли, адекватна ли его реакция. Адекватна: сценарист поднялся, потянулся, как полковник, и рванул в вестибюль.