|
Молчат хмурые воды озер. Хмурые оттого, что бессмысленны убийства, не нужны людям войны, но они повторяются, и снова гибнут пахари и ткачи, скотоводы и рыбаки и люди других мирных профессий. Зачем? Ради чьей-то прихоти или ошибки. А может, от чьей-то зависти или жадности? Или оттого, что кому-то не хочется трудиться на земле, а приятней грабить чужое и жить трудами покоренных людей? «Наверно, нужно быть таким страшным, диким и злым до безумия, как самые безобразные черти Антона, чтобы затевать войны и жаждать гибели людей?» — подумала Илга, но тишина была ей ответом. Молчат каменные развалины, молчат озера. Тяжело и горестно говорить о беде человеческой. Но когда восходит солнце и звучит в Луидзинском парке сводный народный хор, его мирному пению подпевают и старые камни, и водная гладь, они оживают, расцвечиваясь неяркими, но сочными красками жизни, и могут рассказать, что здесь на благодатной латгальской земле издавна селились люди разных национальностей — первыми появились латыши, затем из псковских земель, и не только с мечом, но и с серпом приходили русские, из центра России бежали сюда староверы, оседали здесь изголодавшиеся белорусы и разбредшиеся по всему свету в поисках счастья евреи, и привольные цыгане разбивали здесь шатры… И всех, кто пришел сюда с миром, кто пришел трудиться, как добрых своих сыновей встречала земля, поила, кормила, дружила, и люди как родную мать защищали ее от врагов, не щадя своих жизней, гибли и убивали других, хотя людям по своей сути свойственно жить и продолжать на земле жизнь. Видимо, от этого несоответствия хмурятся воды озер и сиротливо, нелепо выглядят развалины замка. А может, они воспринимаются в том или ином виде в зависимости от человеческого настроения или даже от различной погоды?
Раздумья настроили Илгу на лирическую волну, и старые камни замка показались ей таинственными, а глубины вод загадочными, и во всей луидзинской панораме царила недосказанность, переходящая в душе Илги в тревожную неизвестность. Вечером, как обычно без приглашения, пришел сильно выпивший Андрис. В трезвом виде он походил на бывалого моряка со старого торгового судна, а в нетрезвом — на дьявола с пиратского корабля. Глаза его забегали по комнате, скользнули по Илге и остановились на Антоне, лепившем морского черта. — Где были? — как бы между прочим, но не в силах скрыть интереса, спросил он. — У моего брата, — сказала Илга, не понимая волнения Андриса. — Гуляли у моря. Видели морского черта! — А… уже лепишь, Антон. — Леплю. Вроде получается. — У тебя всегда вроде, а потом получается! Выпить есть? — Есть. Илга, принеси яблочного вина. — Лучше водку! — Водки нет. — Жаль. Бар закрыли. Где достать водку? — Гуляешь? — Нет. Вия уехала. К матери… В один день с тобой… Обещала сегодня вернуться. — Вернется. Не сегодня завтра. — Откуда ты знаешь?! — Знаю. — Очень много ты знаешь, но не больше моего! — Я не спорю. — Еще не хватало тебе со мной спорить! Ты мастер, неплохой мастер, и всего-навсего, а я Андрис! Понимаешь, Андрис! — Понимаю. — Нет, ты мнишь себя лучше! Я чувствую! Мол, ты всего достигаешь руками и талантом, а я мужской глоткой и нахальством. Разве не так считаешь? — Ничего я не считаю, Андрис. Я работаю. И о таких вещах не думаю. Время покажет, кто чего стоит. — Время? — Да, время, расстояние. Подойди к берегу Даугавы, посмотри на воду — и ничего особенного не заметишь, а отойди от берега метров на сто, поднимись на холмик — и увидишь в воде опрокинутые вниз деревья, плывущие по дну белые облака, увидишь красоту неземную, красоту, на которую не обращал внимания. |
