Через Перевал в село ведет проселочная дорога, по которой можно проехать только летом. На западе она переходит в другую, более широкую, но еще не главную. Рядом лежит село, которое я называю Трансильвания, из-за общего настроя, который там царит. Там есть костел, магазин, недействующие лыжные подъемники и клуб. Горизонт высокий, поэтому там постоянно царят Сумерки. Так мне кажется. На краю села есть еще боковая дорога, ведет к Лисьей ферме, но я туда не езжу, в тех краях почти не бываю.

За Трансильванией, перед самым выездом на международную трассу, есть крутой поворот, на котором часто происходят несчастные случаи. Дизь назвал его Поворотом Воловьего Сердца, потому что однажды видел, как с грузовика, ехавшего с бойни, принадлежащей одному местному толстосуму, выпал ящик с ливером, и коровьи сердца рассыпались по дороге; по крайней мере так он утверждает. Мне это кажется ужасным, и я действительно не знаю, не привиделось ли ему все это. Дизь иногда слишком уязвим в отношении определенных вещей. Асфальт объединяет между собой города в Котловине. В погожий день с нашего Плоскогорья можно увидеть и дорогу, и нанизанные на нее Кудову, Левин, а далеко-далеко на севере — Новую Руду, Клодзк и Зомбковице, которые до войны назывались Франкенштайн.

Это уже очень далеко. Я обычно своим Самураем ездила в город через Перевал. По нему можно было свернуть налево и подъехать к границе, которая прихотливо извивалась, и ее легко можно было перейти незаметно во время любой длительной прогулки. Со мной такое часто случалось из-за невнимательности, когда во время своего обхода я добиралась сюда. Однако иногда мне нравилось переходить его туда и обратно умышленно, целенаправленно. Несколько, много раз. Я забавлялась так с полчаса — играла в переход через границу. Мне это приносило удовольствие, я помнила времена, когда такое было невозможно. Я люблю преодолевать различные границы.

Обычно сначала я проверяла дом Профессора и его жены, мой любимый. Он был небольшой и простой. Молчаливый, одинокий домик с белыми стенами. Сами хозяева бывали здесь редко, чаще их дети приезжали сюда с друзьями, и тогда ветер доносил оттуда шум. Дом с открытыми ставнями, освещенный и полный громкой музыки, казался мне чуть ошеломленным и оглушенным. Можно сказать, что с этими раскрытыми оконными проемами он был похож на увальня. Приходил в себя, когда молодежь выезжала. Его уязвимым местом была двускатная островерхая крыша. Снег сдвигался оттуда и лежал до мая у северной стены, сквозь которую влага проникала внутрь. Тогда приходилось тот снег убирать, а это обычно тяжелая и неблагодарная работа. Весной моей задачей была забота о садике — посадить цветы и ухаживать за теми, что уже росли на каменистой лоскутке земли перед домом. Я делала это с радостью. Случалось, что надо было выполнить мелкий ремонт, тогда я звонила Профессору или его жене во Вроцлав, а они пересылали мне деньги на счет. Тогда надо было найти мастеров и проследить за их работой.

Этой зимой я заметила, что в погребе Профессорского дома поселились летучие мыши, да еще и немалой семьей. Мне пришлось туда спуститься, потому что почудилось, будто внизу течет вода. Вот была бы неприятность, если бы лопнула труба. И я увидела их — спящих, сбившихся в кучу под каменным сводом; они висели неподвижно, однако мне казалось, что они наблюдают за мной во сне, что свет лампочки отражается в их открытых глазах. Я шепотом попрощалась с ними до весны и, не обнаружив аварии, на цыпочках вернулась наверх.

А в доме Писательницы устроили себе гнездо Куницы. Я не дала им никаких имен, потому что мне не удалось их ни сосчитать, ни различить. То, что этих зверьков нелегко увидеть, является их особой способностью, они будто духи. Появляются и исчезают так быстро, что невозможно поверить, что действительно их видел. Куницы хорошие Животные. Я могла бы взять их на свой герб, если бы он мне понадобился. Они кажутся легкими и беззащитными, но на самом деле это заблуждение.