Дом Большой Ступни стоял несколько в стороне, выше других домов. Был одним из трех, где люди жили круглый год. Только он, Матога и я жили здесь, не боясь зимы; остальные жители плотно закрывали свои дома уже в октябре; выпускали воду из труб и возвращались в города.

Теперь мы взяли вбок с более-менее расчищенной дороги, которая проходит через наше поселение и делится на тропинки, ведущие к каждому из домов. К Большой Ступне вела тропка, вытоптанная в глубоком снегу, такая узкая, что приходилось ставить ноги одну за другой и постоянно сохранять равновесие.

— Это будет неприятное зрелище, — предупредил Матога, обернувшись ко мне и на мгновение совсем ослепив светом лампочки.

Я не ожидала ничего другого. Минутку он помолчал, а потом сказал, как бы оправдываясь:

— Меня побеспокоил свет у него на кухне и лай суки, отчаянный такой. Ты ничего не слышала?

Нет, не слышала. Я спала, как мертвая, после хмеля и валерианы.

— А где она сейчас, эта Сука?

— Я ее оттуда забрал, взял к себе, накормил и она, кажется, успокоилась.

Новая минута молчания.

— Он всегда ложился спать рано и выключал свет, экономил, а в этот раз свет горел и горел. Светлая полоса на снегу. Видно из окна моей комнаты. Я туда пошел, думал, может, он напился или что-то делает с этим псом, что он так воет.

Прошли разрушенный сарай, и через мгновение фонарик Матоги выхватил из темноты две пары зеленоватых глаз, которые светились и мерцали.

— Смотри-ка, Косули, — прошептала я возбужденно и схватила его за рукав кожуха. — Подошли так близко к дому. Не боятся?

Косули увязали животами в снегу. Смотрели на нас спокойно, как будто мы застали их во время ритуала, смысл которого невозможно понять людям. Было темно, и я не могла разглядеть, это те же Панночки, которые приходили сюда осенью из Чехии, или какие-то новые? Тех было по меньшей мере четыре.

— Идите домой, — сказала я им и замахала руками. Они встрепенулись, но не сдвинулись с места. Спокойно проводили нас взглядом до самой двери. Я вздрогнула.

Между тем Матога, топая перед дверью заброшенного домика, отряхивал снег с ботинок. Маленькие окошки были законопачены фольгой и бумагой, деревянные двери покрывал черный тол.

Стены в сенях были обложены дровами, неровными поленьями. Это было неприятное помещение, что и говорить. Грязное и заброшенное. Всюду слышался запах влаги, древесины и земли, мокрой, жадной. Многолетняя вонючая копоть осела на стенах жирным слоем.

Двери в кухню была приоткрыта, и я сразу увидела тело Большой Ступни, вытянувшееся на полу. Мой взгляд едва скользнул по нему, и тут же отскочил. Через некоторое время я снова решилась туда посмотреть. Это было ужасное зрелище.

Мертвец лежал, съежившись, в причудливой позе, с руками у шеи, словно пытался разорвать воротник, сжимающий горло. Медленно я подходила ближе, как загипнотизированная. Рассмотрела открытые глаза, взгляд, направленный куда-то под стол. Грязная майка разорвана у горла. Казалось, будто тело боролось же с собой и, побежденное, умерло. Я оцепенела от ужаса, кровь застыла в жилах и, казалось, ушла куда-то вглубь меня. Еще вчера я видела этого человека живым.

— Боже мой, — прошептала я. — Что случилось?

Матога пожал плечами.

— Не могу дозвониться до полиции, снова чешское покрытие.

Я вытащила из кармана свой мобильник, набрала известный по телевидению номер девятьсот девяносто семь — через мгновение в моем телефоне заговорил чешский автоответчик. Так здесь бывает. Покрытие блуждает, не обращая внимания на границы государств. Иногда граница между операторами надолго останавливается на моей кухне, бывало, что стоит несколько дней у дома Матоги или на террасе, но ее причудливое поведение предсказать трудно.