Эти ступни — очень длинные и узкие, с худыми пальцами с черными, бесформенными ногтями, казалось были созданы для хватания. Большой палец несколько отстоял от остальных, так же, как на руках. Все они поросли густыми черными волосами. Неужели такое бывает? Мы переглянулись с Матогой.

В почти пустом шкафу разыскали костюм кофейного цвета, немного потертый, но в принципе, почти неношеный. Никогда не видела его в нем. Большая Ступня всегда ходил в валенках и истертых штанах, а к ним надевал клетчатую рубашку и стеганую телогрейку, независимо от времени года.

Одевание покойного ассоциировалось у меня с ласками. Не думаю, чтобы он при жизни знал такую нежность. Мы слегка поддерживали его под руки и натягивали на него одежду. Своей тяжестью он налегал мне на грудь и, преодолев волну понятного отвращения, от которого подташнивало, я подумала, что стоит обнять это тело, похлопать по спине, сказать что-то успокоительное: не расстраивайся, мол, все будет хорошо. Однако я не сделала этого из-за присутствия Матоги. Он мог воспринять это как извращение.

Нереализованные действия превратились в мысли, и мне стало жаль Большую Ступню. Может, его бросила мать, и он был несчастным всю свою горемычную жизнь. Долгие годы страданий разрушают Человека сильнее, чем смертельная болезнь. Я никогда не видела, чтобы у него кто-то гостил, здесь не появлялись никакие родственники или друзья. Даже грибники не останавливались возле его дома, чтобы поговорить. Люди боялись и не любили Большую Ступню. Кажется, он общался только с охотниками, и то редко. На вид ему было под пятьдесят, и я бы много дала, чтобы увидеть его восьмой дом, нет ли там случайно объединенных каким-то аспектом Нептуна с Плутоном и Марса где-нибудь на Асценденте, так как он со своей зубастой пилой в мускулистых руках напоминал хищника, который живет только для того, чтобы сеять смерть и причинять страдания.

Чтобы надеть пиджак, Матога поднял и посадил покойника, и тогда мы увидели его большой, распухший язык, который во рту что-то придерживало, поэтому, поколебавшись минуту, стиснув от отвращения зубы и раз за разом отдергивая руку, я легонько схватила это «что-то» за кончик, потянула и увидела, что держу в пальцах косточку, длинную и тонкую, острую, как стилет. Рот мертвеца испустил гортанное бульканье и воздух, тихий свист которого очень напоминал вздох. Мы отскочили от покойника, оба, и Матога, видимо, чувствовал то же, что и я: Ужас. Особенно после того, как через мгновение на губах Большой Ступни показалась темно-красная, почти черная кровь. Зловещий ручеек, вытекающий наружу.

Мы оцепенели, напуганные.

— Ну, что ж, — дрожащим голосом сказал тогда Матога, — он подавился. Подавился костью. Кость стала в горле, застряла в горле кость, подавился, — повторял нервно. А потом, будто успокаивая сам себя, бросил:

— За работу. Конечно, это неприятно, но не всегда наши обязанности по отношению к ближним должны быть приятными.

Я поняла, что он назначил себя руководителем этой ночной смены, и покорилась ему.

Теперь мы полностью погрузились в неблагодарную работу, чтобы втиснуть Большую Ступню в бежевый костюм и достойно уложить покойного. Я давно не касалась чужого тела, не говоря уже о мертвом. Чувствовала, как с каждой минутой в него вливается неподвижность, как с каждым мгновением он коченеет; поэтому мы так спешили. И когда Большая Ступня лежал уже в праздничном костюме, лицо совсем утратило человеческое выражение, он превратился в труп, без сомнений. И только указательный палец правой руки не желал укладываться в традиционно сложенные ладони, а торчал вверх, словно хотел этим привлечь наше внимание, остановить на мгновение наши нервные, торопливые усилия. — А теперь берегитесь! — говорил этот палец. — Теперь берегитесь, потому что это то, чего вы не видите, важный начальный этап скрытого от вас процесса, достойный наибольшего внимания.