Такие, да не такие! Глаза, несомненно, походили на Хайны из сна, но сильно отличались. Чем, Арье не мог сообразить: то ли величиной, то ли своей выпуклостью. Они очень напоминали ему другие глаза, виденные не во сне, а наяву, те самые, которые он все время пытался припомнить. Он стоял, окаменевший, словно жена Лота, лихорадочно пытаясь нащупать ускользающий образ, и вдруг вспомнил: «Точно, это она! Как же я сразу не догадался!»

Вокруг «литовского» гетто, словно кораблики возле флагмана, проживали небольшие группы разных религиозных общин. Дом хасидов одного направления, дом другого, два дома «йеменцев», пол улицы выходцев из Триполи, улица «марокканцев». У каждой группы были свои синагоги, детские садики, школы, ешивы. Среди ешив самыми престижными считались «литовские»: чужаков туда принимали мало и неохотно. Садики и школы были более открытыми, дети родителей, принадлежащих к разным духовным школам, играли в одной песочнице или с криками гонялись друг за дружкой по двору. Различия начинались позже, когда мальчик превращался в юношу. Что же касается синагог, то в них молились где кому нравится.

Хасиды, «литовцы», сефарды, религиозные сионисты ходили в одни и те же продуктовые лавочки, сталкивались нос к носу на остановках автобусов, примерно представляли, кто из их района, а кто пришлый.

Крошинская девушка осветила заснувший уголок памяти Арье, и он сразу припомнил йеменку, жившую на соседней с «гетто» улице. Ей было уже за тридцать, но голову она не покрывала, то есть осталась незамужней – случай для религиозного района довольно редкий. Другие сведения по внешнему виду не устанавливались, да Арье и не пытался, йеменка составляла всего лишь внешний фон его жизни. Тем же усилием памяти он помнил столбы на остановках, цвет стены синагоги, трещины на асфальте перед домом. И вот мелкая, незначительная деталь вдруг скакнула на первый план, загородив, вытеснив казавшееся главным и существенным.

Чуть не подпрыгивая на ходу от нетерпения, Арье помчался к Рути.

– И зачем тебе понадобилась эта пучеглазая старая дева? – спросила она, выслушав просьбу брата. Рути чистила картошку, и кожура, выползая из под лезвия ножа, завивалась ровной спиралью, аккуратно укладываясь в пластиковый мешок.

– Я хочу посмотреть на нее вблизи, – сказал Арье. – Только и всего. Только посмотреть.

– Ты бы лучше взглянул на себя в зеркало, – подала Рути нетривиальный совет.

В ее доме, как и в доме их родителей, зеркалом служила задняя стенка буфета. Сквозь частокол кубков, коробочек со специями, подсвечников и стеклянных бокалов для субботних трапез с трудом пробивались лишь общие очертания лица. Впрочем, Рути, как и ее мать, смотрелась в зеркало в самых крайних случаях, поэтому совет звучал немного странно.

Арье послушно подошел к буфету.

– Лицо как лицо.

– Если бы, – фыркнула Рути. – Дрожишь, будто жених перед хупой. Чем она тебя околдовала?

– Околдовала? – удивленно переспросил Арье. Ему и в голову не приходило, будто его интерес может быть истолкован подобным образом. Но вот Рути произнесла свои слова, и он почувствовал, что за подкладкой стремления взглянуть на глаза «йеменки» прячется иное желание, о котором он старался не думать, вытесняя его на край сознания. Арье смутился.

– Не красней, не красней, – сказала Рути. – Дело понятное, мужчине нужна женщина. Но почему ты выбрал именно ее?

– Я еще не выбрал, – пробормотал Арье. – Я только хочу посмотреть.

– Ладно, – согласилась Рути. – Посмотреть устроим. В нашем детском садике есть несколько «йеменских» детишек, я поговорю с их мамами, все разузнаю.