Пока Волков разъезжал по окрестностям Тверии в поисках работы, Чубайс неспешно разгуливал вокруг станции. Первые два дня он лихорадочно проверял, все ли готово к открытию сезона. Совершенно ненужное, бессмысленное времяпрепровождение. Чубайс прекрасно знал, что все готово, но волнение делало свое дело, заставляя метаться от сарая с уложенными каяками до конторки с пачкой договоров с поставщиками. В конце концов он утешился заботами о пони. Лошадки с грустными глазами, как всегда, принесли ему покой. Когда же волнение и нервная дрожь схлынули, Чубайс принялся бродить по берегу Иордана.

Люда сразу почувствовала себя на станции как дома. Первые два дня она без устали мыла и чистила домик, нещадно ругая Свету.

– Вот же грязищу развела! – восклицала она, выныривая с перепачканной тряпкой в руках из под кухонной раковины. – А с виду чистюля чистюлей!

Натянув резиновые перчатки, Люда истово драила сортир, презрительно перекосив вишневый ротик.

– Хозяйку узнают по раковине в кухне и унитазу, – сообщила она мужу, когда тот привез Лялю из детского садика.

– А ты что, – удивился Чубайс, – ни разу тут в туалет не ходила?

– Ходила, да только внимания не обращала!

– Вот и сейчас не обращай, – посоветовал Чубайс.

Люда пропустила его замечание мимо ушей, подала на стол вместо ужина колбасу и помидоры, а сама продолжила уборку.

Насытившись, Чубайс посадил Лялю перед телевизором, а сам вышел покурить. Он брея под сенью ветвей, солнце валилось за верхушки деревьев, и внизу уже царил приятный сумрак. Прошлогодние колеи от колес автомобилей бурно заросли свежей травой. В фиолетовом небе безмолвно и чарующе одна за другой зажигались звезды, отражаясь в Иордане. Пахло влажной травой, из быстро наливающихся чернотой крон тревожно покрикивала невидимая птица. Как только солнце скрылось из виду, по реке пополз серебристый туман и воздух немедленно наполнился сыростью.

Дурацкие мысли приползли вместе с туманом. Обида на Свету давно отступила, Чубайс регулярно будоражил, растравлял ее, вспоминая плевок и белые от ярости глаза женщины. Но злость выдохлась, и в голову хмелем ударили воспоминания о доброй работе вместе с Димой, о трех или четырех семейных пирушках, где они так дружески выпивали и закусывали, о сладких минутах наслаждения, подаренных ему Светой.

Разглядывая серебристый бархат тумана, он вдруг пожалел о своем поступке. Честное слово, было бы куда лучше, если бы все осталось по прежнему. Нет, это еще не было раскаянием, но удовольствие от мести, сладкое томление в груди куда то пропало, а ясная картина мира чуть потемнела, как темнеет блестящая поверхность реки под тенью набежавшей тучки, закрывшей солнце посередине летнего дня.

– Глупости! – воскликнул Чубайс и, словно выталкивая нежелательного гостя, энергично замахал руками. – Что сделано, то сделано. И с этим нужно жить дальше.

Пока Света расставляла вещи в квартире, Дима Волков носился по окрестностям Тверии в поисках работы. Ее оказалось много, больше, чем он мог предположить. Удачливого бизнесмена хотели все – и хозяева больших предприятий, и владельцы средних и малых туристических бизнесов. Вокруг Кинерета цвела индустрия развлечений: прогулки на катерах и джипах, конные экскурсии, водные лыжи, парашюты, виндсерфинг, багги – маленькие вездеходы, на которых можно было забраться куда угодно – прогулки по ущельям, рестораны, байдарки, аттракционы. И везде требовались удачливые и предприимчивые люди.

Дима с приятным удивлением осознал, что его мнение что то значит в этом мире. С ним доверительно советовались, еще не приняв на работу, записывали его слова как важное деловое решение, его приглашали на обеды, делали заманчивые предложения.