— Иди за мной. И без глупостей!

Какие уж там глупости, всё, что могла, уже совершила.

Солдат подозрительно глянул на меня и разомкнул колодки.

Я не торопилась вставать, по опыту зная, пока не разотрёшь ноги, шагу не сделаешь. Однако рассиживаться мне не дали, подхватили за шиворот и поволокли куда-то по длинному и узкому, как кишка, коридору. Я не успевала перебирать ногами, поэтому в итоге просто повисла на конвоире. Больно, неудобно, но что поделаешь?

С одной стороны тянулась глухая стена с креплениями для факелов, с другой мелькали двери. По окошечкам знакомой конструкции догадалась — камеры.

Заключённые не молчали, а вели бурную жизнь. Кто-то стонал, кто-то пел, кто-то колотил по доскам и ругался. Уши краснели пожеланий представителям властей, а ведь я многих слов не знала.

Факелы безбожно чадили, и мои бедные глаза чесались и слезились.

Наконец мы попали в допросную. Она выглядела так же, как виденная мной в Нурбоке, даже ведро с розгами стояло.

Меня толкнули на деревянный топчан и без лишних слов привязали руки к изголовью.

Судя по звуку, солдат опробовал розги. Оставалось надеяться, бьют тут не сразу, в превентивном порядке, чтобы узники разговорчивее стали, а за упорное нежелание сотрудничать со следствием.

— Сейчас дождёмся инквизитора и начнём.

Человек в штатском, зевая, очинил перо и зачем-то плюнул в чернильницу. Я хорошо видела его: сидел в трёх шагах от топчана. Значит, не следователь, а просто писарь.

— В прошлый раз меня допрашивали, а не били, — предприняла я робкую попытку избежать телесных наказаний.

— Так и теперь будут, ведьмочка, — осклабился писарь. — Симпатичная у тебя мордашка, жалко портить.

— А вы не портите.

— Придётся, — равнодушно пожал плечами собеседник, — хотя я бы не стал.

Он поднялся с колченогого стула, подошёл ко мне, всеми правдами и неправдами пытавшейся держать в поле зрения всю комнату, и ущипнул за щёку. Невольно вспомнился гулявший по сети анекдот: «Сжечь! — Но ведьма красивая. — Хорошо, но потом сжечь». К счастью, писарь развлекаться не собирался, перебросился парой слов с солдатом и вернулся за стол. Уф, от сердца отлегло!

— Где я? В каком городе?

Может, и глупо, но хотелось знать, куда занесла судьба.

— В тюрьме милая, в тюрьме славного города Орха.

Я хотела задать ещё один вопрос, но тут в комнату вошли двое, и он повис в воздухе.

Несмотря на то, что оба мужчины были одеты предельно скромно, в походную одежду, даже сапоги от грязи не отчистили, сразу поняла: меня почтили не простые люди. Опытный глаз заметил и перстни на мясистых пальцах одного и подозрительно застёгнутый наглухо ворот колета другого. Сам факт, что мужчина носил не просто рубашку и шерстяную безрукавку, а сшитый по фигуре кожаный жилет с меховой оторочкой и воротником-стоечкой о многом говорил. Как и один — единственный перстень на пальце. Аристократы унизывали руки кольцами, этот же носил всего один крупный перстенёк с неогранённым камнем. И всё, больше никаких украшений, только под застёгнутым воротом, как вопила интуиция, прятались цепочки артефактов.

Цепкий взгляд первого, того, что помладше и потучнее, впился в лицо. Я заёрзала и невольно отвернулась — настолько неприятно. Такое впечатление, будто этот чернявый мужчина с раскосыми глазами собрался прожечь во мне дыру.

— Стул мне и мэтру Алидису, — распорядился мужчина и небрежно кинул перчатки на стол. Дорогие, из телячьей, а не свиной кожи, на меху. Впрочем, и сапоги у него, хоть и грязные, но франтовские, с отворотами.

Писарь подскочил и пулей выскочил за дверь. На его стул тут же полетело два плаща, и я укрепилась в догадках: меня почтила вниманием верхушка местного общества.