Они помолчали.

– Как началась война? Из‑за чего? – ноги у Блейда начали затекать, и он прилег на бок. – Иглстаз – прекрасная страна, а людей тут, судя по твоим словам, мало. Разве роду Кастелов не хватает своих земель?

Миот вздохнул.

– Да, людей мало, земли много. Поэтому, если не считать талисманов, Даров Арисо, люди – самое ценное… Больше людей в клане, больше власти у вождя, больше силы… С давних времен наши роды, и дентры, и латраны, бьются за людей. Одни, побежденные, мельчают, распадаются, исчезают совсем; другие, победители, накапливают мощь. Когда‑то в Иглстазе жили две сотни родов, теперь не наберется и ста.

– Разве можно биться за людей? Их что, захватывают в плен и обращают в… в рабов? – Блейд поймал себя на том, что произнес последнее слово на английском: в языке фра такого понятия не было.

– В рабов? – в голосе Миота послышалось недоумение. – Теперь я спрошу, Талса: что это такое?

– Ну, пленные… пленные, которых заставляют трудиться на победителей. Их самих, их детей, внуков и всех потомков.

Искатель хмыкнул.

– Странный обычай! Разве можно доверять подневольным людям? Как добиться от них преданности роду? Нет, Талса, ни один из кланов Иглстаза не будет держать пленных, ни зрелых мужчин и женщин, ни молодежь, ни даже стариков. Если война шла всерьез, их уничтожают, травят в лесах и горах как диких клотов. Пленники – всегда враги.

– Тогда за каких же людей вы сражаетесь?

– За детей, Талса, за маленьких детей, которые быстро забывают, кем они были. Ты же видел, фра и кастелы ничем не отличаются друг от друга… и тейды такие же… Мы носим перья птицы кау, кастелы – ожерелья из хвостов хатти, тейды – маленькие разноцветные диски из своих ставатов. Но внешне мы все одинаковые! – он сделал паузу. – Тогда, десять лет назад, кастелы взяли сотни наших детей… и еще через десять мы будем сражаться с молодыми воинами, что родились когда‑то в гронах фра… Но они уже кастелы, Талса! Они не помнят нас, мы им чужие!

Странная концепция, подумал Блейд. Не рабство, а тотальное уничтожение взрослых и ассимиляция детей! Такого ему не приходилось видеть раньше. И в Меотиде, и в Сарме, и в стране монгов шли войны, и захваченных пленных обращали в рабов, рабство являлось естественной и неотъемлемой частью культуры, предпочитавшей решать спорные вопросы огнем и мечом. По существу, в Альбе, Тарне, Катразе и Джедде тоже были рабы – нищие крестьяне, тарниотские цебоиды или хадры, рубившие мрамор в каменоломнях. Но здесь, на этой благодатной земле, протянувшейся меж теплым океаном и горами на тысячи миль, он встретился с чем‑то иным, более логичным и, пожалуй, более холодным и жестоким. Подобную систему могла измыслить лишь зрелая культура, вынужденно или добровольно повернувшая вспять.

Голос Миота журчал в темноте, продолжая страшную повесть.

– Наши роды, Талса, возглавляют бартайи, мудрые женщины, владычицы Силы. Дочь наследует Силу от матери, передает своим потомкам, детям и детям детей; Сила бартайи хранит племя. Но иногда она просыпается и в мужчине. Я сам обладаю малой ее частицей, и она есть у Панти, иначе он не стал бы моим учеником. – Фра замолк, и в наступившей тишине Блейд услышал слабое посапывание – Панти, потенциальный носитель магической силы, уже спал. Миот шевельнулся. – Моя Сила невелика, – произнес он, я могу вызвать бото. Подземного Стража, или заставить раскрыться куст шалашника… ну, еще кое‑что… Но огонь мне не разжечь! Такого не умеет ни одна бартайя, ни один дзу!

– Я же говорил, у меня своя магия, не такая, как у вас, – заметил Блейд.