Поезд покинул станцию. Места вокруг меня пустые. В этой машине только один пассажир. Может, тот парень из "Аматрак" просто пытался быть милым, а у меня плохое настроение.

На несколько рядов впереди я шпионила за затылком человека. Он посмотрел на меня и улыбнулся, когда я села в поезд — черные, как смола, волосы, пронзительные голубые глаза, квадратная челюсть, гладко выбрит, и воздух, словно говорящий, я знаю, насколько я красив.

Фрейя рассказывала о таких мужчинах. Почему он смотрит? Почему улыбается? Мне становилось не по себе.

Через проход подросток слушал свой iPod, смотрел в окно и покачивал головой.

Я слышала из наушников повторяющийся ритм. Позади меня мать говорила ребенку успокоиться, но мальчик продолжал спрашивать ее каждую секунду о том, как долго еще ехать в Нью-Йорк.

— А сейчас сколько, мамочка?

Я позвонила Фрейе и оставила сообщение, что я в пути и позвоню, как только сяду в такси, направляясь к ней домой. Прежде чем я засунула телефон обратно в карман, я убедилась, что звук включен, на случай, если она перезвонит.

Потом я стала смотреть на разворачивающийся пейзаж — зеленые холмы, розовые и белые цветы, кобыла и ее жеребенок, делающий первые неуверенные шаги в поле у амбара.

Оскар ушел. Мой знакомый не любит поезда и предпочитает независимость.

Когда я вчера разговаривала с мамой, она была так взволнована моим приездом и не могла перестать говорить о пирогах, которые собирается для меня испечь. Я из-за нее растолстею, если не буду осторожной.

Я, наверное, уснула. Дневник все еще у меня в руках.

Какое-то волнение подтолкнуло меня проснуться. Мне кажется, или поезд начал колебаться? Внезапно за окном стало темно — плотные штормовые облака нависли над нами.

Что бы то ни было, оно ушло. Когда я встала, чтобы оглядеться, все остальные тоже смотрели по сторонам.

— Творится что-то странное, — сказал подросток напротив.

— Не волнуйся. Все позади, — ответила я, пытаясь звучать уверенно, но не веря ни одному слову.

Почему так резко стало темно? Я больше не вижу симпатичного мужчину, он ушел. Мы движемся во мраке. Машина начинает опасно вибрировать.

Ребенок издал пугающий вопль. Я лучше пойду гляну, что происходит, найду продавца билетов или кондуктора.

Воскресенье, 24 апреля. Палата больницы Бет-Изрэйел. Нью-Йорк

Врачи сказали, что я спала 48 часов и когда я проснулась, моя голова была перевязана марлей и присоединена ко всем видам ненужных приборов.

Мой долгий сон спутали с комой, впрочем, рентген не показал сотрясения или большего вреда. Вероятно, я почти исцелилась по дороге в больницу.

Теоретически, я не получила никаких переломов, потому что, скорее всего, оказалась под сидением, когда поезд переворачивался, и застряла там.

Дневник и айфон лежали на прикроватном столике, когда я пришла.

"Вы- чудо!" сказала медсестра, войдя в комнату.

"Какая-то авария с поездом! Они до сих пор говорят об этом в новостях."

Она рассказала мне, что сестра уже заходила и еще вернется; Фрейя видела в новостях аварию и побоище, мелькание вытащенных тел; потом она разыскала меня в больнице.

Медсестра сказала, что они пытались вырвать журнал капитана из моей железной хватки, когда вытаскивали. Во сне я не переставала бормотать слово "черный".

— Что вы имели ввиду, "черный"? — спросила медсестра, на что я пожала плечами, притворяясь, что не понимаю о чем речь.

Что я помню: был громкий лязг, а затем машина начала колебаться, как только что-то отделилось от поезда.

Мы были окутаны серым туманом, так что из окон не было ничего видно.

Было тихо. Я встала, прижимая дневник к груди. Пассажиры в машине спали, когда я осознала, что все вело ко мне.