— Да никто ничего не скрывает, — ухмыльнулся алабаевец. — В городах это всем известно. Даже китайцам известно, потому они и запрещают «вожаков» рубить. Возьми телефон да посмотри, что в Сети пишут.

Алабаевец явно хотел ещё что-то пояснить, но решил, что не стоит.

— Нет, ты договаривай, браток, — радушно велел Егор Лексеич.

— Вы, лесорубы, тупые, — искренне и с удовольствием заявил алабаевец. — Вы не понимаете, как сложно всё устроено. Не понимаете, что вести войну — значит, жить так, как мы и живём. Вот вы и придумали себе ядерные удары, радиацию, взрывчатку какую-то из «вожаков» для какой-то тайной армии… Голову-то включать не умеете. Чему в школе учат — забыли. Городских слушать не хотите — мы для вас предатели. А кому-то, что ли, надо вам мозги вправлять? Да сидите вы в своей заднице хоть до посинения. Вот и весь секрет.

Бригада молчала. Трещал синий костёр.

— Обидно, да? — Егор Лексеич тяжко опустился обратно на стульчик.

— Егора, пристрели его, — от души попросила Алёна.

45

Водозабор (II)

В эту ночь Мите снова снилось то, что он забыл, — объект «Гарнизон». Бетонные стены, жуткая глубина заброшенных тоннелей с рельсами на полу, кабели в гнилой изоляции, компьютеры, треснувшие своды, свисающие нити корней, стальные двери со ржавыми штурвалами кремальер, частая капель в темноте… Длинный луч фонаря освещает людей в балахонах биозащиты и в масках с респираторами… И ещё что-то новое: какие-то галереи или шахты, заполненные чудовищно огромными клубнями — Митя видел их шелковистые выпуклые бока и тающие во мраке мощные сети мицелия…

Митя проснулся на полу машинного зала немного в стороне от спящей бригады: во сне он выкатился из-под решётки интерфератора. Понятно, почему его преследуют воспоминания о «Гарнизоне». Вчера он полдня провёл под селерационным облучением — когда ходил в берёзовую рощу к мёртвой бригаде Солиста и когда ехал с бригадиром в кабине харвестера. Облучение усилило те процессы, что превращали Митю в Бродягу, а слова Типалова о Митиных «дружках» из «Гринписа» подхлестнули заторможенную память.

Митю трясло в ознобе, в голове было мутно. Митя с трудом поднялся и поплёлся на улицу. После ночного ливня повсюду нежно курился прозрачный туман, сквозь него проступали синие купы деревьев, чирикала птичка. Митя вдохнул полной грудью. Мир был прекрасен. Жизнь была прекрасна. Митя ощутил, как в нём крепнет упрямство. Нет, он не станет Бродягой и лешаком, глухим к этой красоте; без сомнения, он создан для большего. В картине мира, что обрисовал Типалов, никакого будущего у Мити не было. Значит, картина лживая, хотя Митя не знал, в чём Типалов ошибся или соврал.

Митя пошёл к речке. Тихий плёс вытаивал из тумана, будто вытекал из-под двери. Здание водозабора казалось кораблём, вытащенным на берег. Митя разделся до трусов. Ему хотелось смыть с себя мылкий и склизкий пот.

Но на нём был не пот, а какая-то тёмная грязь — под мышками, на сгибах рук, в паху. Где он мог извозиться?.. Митя рассматривал себя. Это не грязь… Это плесень!.. Митя различил микроскопические травинки тоньше волоска… Они выросли на теле там, где была нужная среда — тепло и влажность… Он заплесневел, как старый башмак на помойке! Митю передёрнуло.