— Вы проводите связь…

— Нащупываю.

— Древний Египет славен оккультными изысками, не так ли?

— Да уж.

— А как вы работали над сценарием?

— Меня не приплетайте! Я так глубоко не копал.

— Отчего же?

— Себе дороже… затягивает. Знаете, как египтяне сами называли свою страну (Египет — это по-гречески)? Кем — в переводе «тайна». А я человек здешний, простой.

— Бывает простота хуже воровства.

— Это мой собственный замысел! — возразил сценарист чуть ли не угрожающе.

— И все-таки попытайтесь вспомнить, при каких обстоятельствах Вольнов подсказал вам композицию сценария?

— Не было этого!

— Да зачем ему выдумывать?

— Я с этим идиотом разберусь.

— Сначала со мной. Скажите: зачем? Кинозвезда не претендует на авторство.

— И я ни на что не претендую.

— Чему посвящена была сегодняшняя встреча с продюсерами?

— Другие планы, другие замыслы.

— Почему же вы оставили прежний, пушкинский? Любавский вам уже не соперник.

— На пушкинский денег не дают. — Сценарист помолчал и признался: — Вообще, «Египетские ночи» после этих смертоносных событий имеют для меня какой-то болезненный привкус.

— Не связан ли он с употреблением наркотиков?

Ироническая маска напротив сменилась на тревожно-страдальческую.

— Что за бестактный вопрос? Поосторожнее, сыщик!

Я решил его простодушного дружка не закладывать и отозвался неопределенно:

— В вашем… в нашем кругу чего только не насмотришься. Творческая, так сказать, интеллигенция переживает неодекаданс с болезненным привкусом — страх перед грядущим, как те, из… из «серебряного века»… ну, забывается, возбуждается, кто во что горазд.

— Сплетни, — бросил он задумчиво, вдруг словно судорога прошла по осунувшемуся лицу. — Борька Вольнов? Этот плейбой не так-то прост…

— Я просто предположил. А вы подумайте.

— Над чем?

— Как одинаковые замыслы рождаются одновременно у людей столь разных.

— Разных? — рассеянно переспросил он; чем-то я задел его, даже поразил, но не мог сообразить чем… Кокаином? Впрочем, кого нынче волнует суд или дурная слава? Любая слава — это реклама.

— Разные — по темпераменту, по возрасту… Правда, у обоих сценаристов один источник вдохновения — «душа поэта, осуществляющая связь времен». — Вспомнились разглагольствования Самсона в Троицын день. — До какого сладострастного извращения дошел древний мир накануне явления Спасителя, как извратился мир уже православный в пушкинский «золотой век» перед нашей великой катастрофой и до чего в постхристианстве дошли мы. Найдется ли режиссер, способный отразить это?

Василевич слушал внимательно, отозвался осторожно:

— Не уверен. Неужели Любавские дерзнули на столь глубокий элитарный проект?

— Дерзнуть — еще не значит совершить… Во всяком случае, «копать», по вашему выражению, она начала из тьмы веков.

— С подземных жуков, — пробормотал сценарист. — А пушкинский, как вы изволили заметить, «золотой век»…

— «Золотой жук», — ни к селу ни к городу ляпнул я и сам удивился, и заныло сердце.

— Что?.. А, новелла Эдгара По. Золотое детство.