Одним словом, сидеть на блокаде нам тут осталось очень недолго; дымящая на горизонте броненосная армада говорит о том, что наше, казавшееся бесконечным, Цусимское сидение наконец заканчивается. А то мы тут уже обжились, обзавелись привычкой удить с борта рыбу и, по совету местных коллег, купаться в сильно потеплевшем с марта море, используя запруду из парусины. Больше нам тут делать было нечего. Последние японские храбрецы, пытавшиеся форсировать Корейский пролив под покровом темноты или в плохую погоду, погибли смертью храбрых еще в начале апреля. При этом из Владика несколько раз приходили угольщики для крейсеров ВОКа и пароходы со снабжением для всех, включая и нас – сирых, но любимых.

А однажды с такого парохода снабжения к нам на борт доставили большой, обитый бархатом, сундук… Там, внутри, во-первых, находились ордена и солдатские кресты – это за учиненный нами в самом начале погром в Токийском заливе. Во-вторых, в них обнаружились новые погоны для всей команды – так сказать, «по имперскому образцу». И, в-третьих, там были кортики для наших старшин и мичманов, которые производились в звания прапорщиков, подпоручиков и поручиков по Адмиралтейству. Ну и еще в том сундуке находился орден Святого Георгия для самой лодки, который мы вместе с лентой соответствующей расцветки торжественно прикрепили к боевому знамени, которое с этого момента стало Георгиевским.

Остальные награды, погоны и кортики вручал лично Карл Петрович Иессен, как самый старший воинский начальник в округе и наш непосредственный (пусть и временный) командир. Мы лежали в дрейфе; с одной стороны возвышался высокий борт «Рюрика», с другой – борт «России» («Громобой» и «Богатырь» отлучились поразбойничать). Команда при полном параде выстроилась на палубе, а сверху – и с той, и с другой стороны – в таком же строю стояли команды «Рюрика» и «России». Пронзительно рыдали трубы корабельных оркестров, успевших выучить «Прощанье славянки»; Карл Петрович, похожий на Деда Мороза, раздающего новогодние подарки, вешал на грудь ордена и вручал новенькие погоны и кортики. Момент прекрасный и торжественный… Мне самому от Николаевских щедрот упало давно положенное командиру атомохода звание капитана первого ранга. А может, это товарищ Иванов подсобил – не зря же он выехал в питерскую командировку. Ну да ладно, не за ордена служим родине, и не за погоны; а потому, что таков наш гражданский долг.

Но долг долгом, а сидение в такой вот засаде все равно раздражает и разлагает. Держим мы тут Камимуру хорошо, но с тем же успехом и он удерживает нас от иных великих свершений. Таким образом, давно ожидаемое появление всего русского флота, должно быть, уронило настроение японцам и подняло нам. Вон как радостно забегали на крейсерах ВОКа матросы и офицеры. Им тоже хочется в гавань, на твердую землю и чтобы ночью койки не болтались от качки. Измаялись матросы, измаялись господа офицеры. Будь здесь пятый год нашей реальности, когда армия и флот были деморализованы непрерывными поражениями – и грянул бы бунт, по-русски бессмысленный и страшный. Но год был другой, и реальность была другая; так что и те, и другие вытерпели до прихода броненосной эскадры из Порт-Артура, которой теперь и предстояло покончить с запертыми в мышеловке броненосными крейсерами адмирала Камимуры.

Как только стало возможным невооруженным глазом разглядеть силуэты приближающихся броненосцев и трепещущие на мачтах Андреевские флаги, на крейсерах ВОКа тысячи луженых матросских глоток заорали дружное «Ура!» приближающемуся Тихоокеанскому флоту, а корабельные батюшки завели благодарственные молебны.