А потом ее увели.

12

Прошло несколько дней. Следственная машина была запущена и работа двигалась своим чередом. Шидловский решил проблему с протоколом осмотра трупа Николая Прознанского способом воистину нетривиальным: он отдал бумаги полковнику Прознанскому, а тот вернул их через два дня с необходимыми подписями. Помимо Пашенко, в действительности проводившего вскрытие, под протоколом подписался некий адъюнкт академии. Полковник, используя свои связи, сумел убедить офицера поставить подпись под документом. Таким образом, все формальности оказались соблюдены и протокол благополучно был вшит в дело.

Помимо этого, Шидловский оформил в виде протокола допроса рассказ полковника об увиденном им моменте интимной близости сына с гувернанткой. Проделано это было в отсутствие Шумилова, неожиданно обнаружившего в деле документ, состряпанный явно задним числом.

Жюжеван сидела в тюрьме на Шпалерной и чувствовала себя скверно. В первые дни мая она передала просьбу о встрече с помощником прокурора, и Шидловский, рассчитывавший на сознание в убийстве, немедля отправился в тюрьму. Встреча не оправдала его радужных надежд: арестованная просила предоставить ей выписки из протоколов допросов лиц, свидетельствовавших о ее связи с покойным, а также интересовалась возможностью привлечения адвоката. Но главный сюрприз француженка преподнесла через два дня.

Утром шестого мая Вадим Данилович пригласил Шумилова в свой кабинет и, явно чем-то расстроенный, шлепнул на стол перед ним тонкую картонную папку.

— Полюбуйтесь, Алексей Иванович, — проворчал он. — Наша мадемуазель жалобу настрочила. Да не во французское посольство, что было бы естественно, а Сабурову! Каково?!

Прокурор Санкт-Петербургского окружного суда был непосредственным начальником Шидловского. Жюжеван действовала логично. Не жаловаться же на Шидловского самому Шидловскому!

— А копию жалобы направила мне, за что ей, конечно же, большое спасибо, — продолжил помощник прокурора. — Прочтите и скажите, что вы обо всем этом непотребстве думаете.

Он был явно раздосадован: грузно опустившись в свое безразмерное кресло, принялся барабанить костяшками пальцев по столу.

Алексей Иванович раскрыл папку и углубился в чтение заявления.

Это были три страницы, исписанные хотя и ровными, но испещренными помарками строчками. Автор текста, видимо, имел уравновешенный характер и был приучен к порядку, об этом свидетельствовал как четкий почерк, так и общее размещение текста на листах. Но писавший явно волновался, подбирая слова, и пытался придать тексту больший эмоциональный заряд, что вовсе не требовалось для документа такого рода. При этом, возможно, автор был ограничен в количестве бумаги.

Заявление оказалось весьма ярким в эмоциональном отношении, по содержанию оно было логично и вполне здраво. Француженка писала, что все предъявленные ей улики и показания свидетелей есть не что иное, как намеренно устроенная западня. Она отрицала все обвинения в свой адрес и утверждала, что ее «специально опутали и оговорили». Обвиняемая утверждала, что за обрушившимися на нее несчастиями стоял давний недоброжелатель Жюжеван, а именно… мать покойного Николая Прознанского. Она прямо обвинила Софью Платоновну Прознанскую в смерти сына.

Дойдя до этого места, Шумилов оторвался от бумаг и остолбенело посмотрел на Вадима Даниловича. При всей симпатии к француженке Шумилов был поражен ее умозаключением и чувствовал недоверие к этому утверждению. Шидловский, поймав взгляд Алексея Ивановича, истолковал его по-своему: «Ты читай, читай! Дальше будет интереснее…»

Жюжеван аргументировала заявление следующими умозаключениями: «Почему сразу после смерти Николая пузырек с остатками лекарства, из которого больной получал микстуру, Софья Платоновна забрала в свою комнату? Ведь тогда даже мысли об отравлении ни у кого не возникало! Но если у самой Софьи Платоновны зародились подозрения, то зачем через два дня она вернула пузырек на место? Комната покойного не только не была закрыта, но — более того! — я была поселена в ней на три дня, вплоть до момента похорон Николая.