Конан только покачал головой. Парнишка, на его взгляд, слишком увлекался отвлеченными материями. Когда-нибудь это крепко помешает ему в жизни.

Впрочем, Конан ничего не имел против общества молодого кхитайца. Мэн-Ся едва вышел из подросткового возраста — вряд ли ему исполнилось больше двадцати. У него был быстрый взгляд и веселая улыбка. По каждому поводу он охотно заливался смехом. И еще, присмотревшись, Конан понял, что руки у кхитайца, хоть и малы и худы, на удивление сильные. Это стало очевидно, когда он поднял бурдюк с питьем. Полный бурдюк был довольно тяжелым, но кхитаец поднял его тремя пальцами и без особого труда.

День тянулся медленно. Разговоры то начинались, то смолкали. До следующего колодца оставалось еще несколько колоколов пути, а у многих уже опустели бурдюки.

Масардери тоже выглядела усталой. Пыль лежала на ее покрывале, на руках. Она подъехала к Конану и его кхитайскому знакомцу.

— Как забавно, что вы встретили здесь приятеля! — заговорила она.

Конан протянул ей фляжку с вином.

— Выпейте, вам станет легче.

Она понюхала флягу.

— Это же неразбавленное вино!

— Да. И никто еще не умирал от жажды, имея при себе неразбавленное вино!

Она покачала головой:

— Я послушаюсь вас, ведь вы мой телохранитель и лучше всех знаете, что требуется для моей безопасности. Но учтите — я опьянею и начну говорить глупости.

— Такова моя сокровенная цель, — объявил Конан.

Кхитаец рассмеялся. Его узенькие, сильно сощуренные глаза отлично примечали, что женщина заигрывает с Конаном и что он охотно отвечает на ее заигрывания. Что ж, Мэн-Ся был этому только рад. Ему нравились счастливые люди.

Масардери отхлебнула из фляги и вернула ее Конану.

— А вы правда были учителем в Кхитае?

— Я преподавал философию, — сказал Конан и помрачнел. — Довольно об этом! — предупредил он.

— Почему?

— Потому что вы будете смеяться. Я достаточно изучил ваш характер.

— Вы правы. — Масардери вздохнула. — Ладно, поговорим о чем-нибудь другом, менее забавном… и… что это? ЧТО ЭТО ТАКОЕ?

Последние слова она проговорила шепотом, но так зловеще, что у Конана мороз прошел по коже.

Он ничего не заметил, однако кхитаец тоже уставился в ту сторону, куда смотрели неподвижные глаза Масардери, и капельки пота выступили на плоском лице юноши.

— Что это, учитель? — повторил он, хватаясь за маленький кривой лук, висевший у него через плечо.

Конан повернулся, по ничего не увидел. Только песок и редкие торчащие из песка колючие растения.

— Я ничего не вижу, — сказал Конан, но тем не менее обнажил меч. — А вам лучше отойти к карете, — обратился он к Масардери. — И не отходите от кареты ни при каких условиях, слышите?

Масардери, бледная, но собранная и готовая действовать, молча кивнула и поскакала к карете.

Конан снова осмотрелся по сторонам. Ничего. Но он привык доверять даже самым странным и невероятным сообщениям своих спутников — особенно если они советовали держаться настороже — и потому продолжал сжимать меч обеими руками. Кхитаец положил на тетиву первую стрелу.

— Оно было здесь, учитель! — возбужденно прошептал он. — И оно никуда не ушло. Оно ожидает, пока мы отвернемся, чтобы напасть.

— Какое оно с виду? — спросил Конан.