Непринужденность, с какой Масардери сидела на коврах скрестив ноги, говорила о ее принадлежности к диковатому и воинственному народу больше, чем ее светлая кожа. Конан мгновенно отметил эту разницу между дамой и ее собеседником и взял на заметку. Масардери была куда ближе ему по духу, чем многие мужчины.

Впрочем, Кэрхуна, кажется, эти мысли занимали меньше всего. Отхлебнув из кубка, он решительно заявил:

— Дорогая тетя, тебе необходимо отправиться и путешествие.

— Путешествие? — Масардери подняла брови. — Боюсь, что путешествие меня добьет. Я и гак еле жива…

— Тебе нужно сменить обстановку, — пояснил Кэрхун. — Коль скоро кто-то в Акифе так настойчиво добивается твоей смерти, ты должна уехать. На время, разумеется. Пусть улягутся страсти, пусть остынут кинжалы, уже вынутые из ножен, и пусть они вернутся в ножны.

— Звучит весьма образно, — сказала Масардери, покосившись на Конана.

Варвар сохранял каменное лицо. Он напоминал истукана — за тем, впрочем, небольшим исключением, что истуканы не употребляют вино с таким удовольствием и из таких больших кубков.

— Я предлагаю тебе уехать вместе со мной и еще парой кузин в мое имение на одном из Туранских островов, на море Вилайет. Там прелестный климат. Если у тебя и есть тайные враги, то им придется проделать немалый путь, а потом еще и проплыть по морю до острова… Ты будешь отделена от неприятностей проливом! Что скажешь, тетя?

— Как это мило, когда ты называешь меня «тетей», дорогой Кэрхун! — рассеянно произнесла Масардери.

Конан между тем с равнодушным видом взирал не то на хозяйку, не то на стену. Он никак не выражал своего отношения к предложению Кэрхуна. С одной стороны, уехать означало признать свое поражение. Враг может затаиться и выжидать, пока Масардери не успокоится и не вернется в Акиф. И вот тогда, когда она будет ожидать этого менее всего, нанесет удар.

С другой стороны, возможно, за время ее поездки страсти действительно улягутся. А Конан будет рядом с женщиной до тех пор, пока не встретится с ее врагами лицом к лицу и не одолеет их. Когда вчера на Масардери накинулся нетопырь, Конан почувствовал, что ему брошен вызов. Киммериец был не из тех, кто уклонялся от вызова.

— Хорошо, — сказала наконец Масардери, видя, что надеяться на совет от телохранителя не приходится. — Я согласна. Отправляемся завтра же, если ты готов. Это отличная идея! Я наконец отдохну от этого душного города — и от капитана городской стражи, который, кажется, подозревает меня во всех этих ужасах и убийствах. Так что я могу зарезаться у него на глазах — он только воскликнет: «Я же говорил, она сама покушалась на собственную жизнь!»

Путешествие, особенно его начало, подтвердило все худшие опасения Конана. В дом Масардери явились три кузины — какие-то щебечущие родственницы, как на подбор малорослые, с тяжелыми задницами и выпученными черными глазами. Все эти создания с преувеличенной стыдливостью закрывали лица покрывалами — чтобы тут же «случайно» уронить эта самые покрывала прямо перед хмурым варваром. Конан взирал на них с преступным безразличием, и они возмущенно фыркали ему в спину. Одна из девиц отчетливо произнесла: «Какой бесстыдник».

Масардери оделась в ярко-синие шаровары, красные сапожки для верховой езды и широкую льняную рубаху навыпуск. Ее голову покрывал капюшон, прихваченный на лбу тонкой тесьмой; белый плащ надежно защищал от палящих солнечных лучей.