Младшая из подруг ужасно беспокоилась, что её не пропустят, хотя спектакль был дневной, поскольку не хватало электроэнергии. В своей коротенькой юбчонке, из-под которой торчали байковые штанишки, и свитерке-обдергайке она выглядела совсем крошкой.

– Бабушка, – просила она, – ну бабушка, дай же мне чего-нибудь надеть!

– Сидела бы дома, – ворчала та. – Рано по театрам-то ещё шлёндрать! – Но всё же потащилась к сундучку и вынула оттуда клок истёршегося горностаевого меха – пожелтевшего, с почти вылезшими чёрными кисточками; некогда эта убогая вещица была горжеткой.

Близкий взрыв сотряс стены квартиры, где-то со звоном вылетели стёкла.

– Налёт, – огорчённо, но без всякого страха произнесла старшая девочка. – Неужели отменят спектакль?

– Спектакль состоится при любой погоде, – важно произнесла вторая по старшинству. – При лётной и при нелётной. По радио говорили.

Старушка набросила горжетку на худенькие плечи внучки. Истончившаяся от голода девочка обрела сказочный вид: не то «Душа кашля» из «Синей птицы», не то карлица-фея, но сама она была в восторге от своей элегантности.

– Совсем другое дело, – сказала она по-взрослому. – Теперь не стыдно идти на премьеру.

Подруги тоже успели собраться. Когда девочки выходили, маленькая приметила в прихожей выцветший и порванный летний зонтик.

– Бабушка, можно его взять?

– Да зачем он тебе? – удивилась старушка.

– От осколков, – сказала маленькая и, показав бабушке язык, схватила зонтик и выскочила на лестницу.

Они вышли из подворотни – три пугала, три красавицы, три маленькие героини, достойные своего великого города. Напротив их дома ещё дотлевали останки школы, разбитой прямым попаданием немецкой бомбы.

Они прошли мимо объявления, привлекшего их внимание: «Меняю на продукты: 1. золотые запонки, 2. отрез на юбку (тёмная шерсть), 3. мужские ботинки жёлтые № 40, 4. фотоаппарат ФЭД с увеличителем, 5. чайник эмалированный, 6. дрель».

Под яростным ветром девочки перешли Кировский мост – внизу взрослые и дети с бадейками на салазках набирали воду из дымящихся прорубей, – миновали памятник Суворову и краем Марсова поля, где стояла зенитная батарея, вышли на Садовую улицу, затем на Невский и оказались у подъезда Александринки – там помещался Театр музыкальной комедии. Словно в довоенные дни, у театрального подъезда кипела взволнованная толпа, походившая, правда, на довоенную лишь своим волнением и жаждой «лишнего билетика», но никак не обликом: бледные лица, ватники, платки, валенки. И всё-таки почти в каждом чувствовалось желание хоть чуть-чуть скрасить свой вид. Продавались программы на серо-жёлтой тонкой бумаге, а на афише значилось: Премьера. Имре Кальман. Сильва.

Девочки вошли. Раздеваться в почти неотапливаемом театре было вовсе не обязательно, о чём предупреждало объявление, но, подобно большинству зрителей, они сдали в гардероб верхнюю одежду, только маленькая сохранила на шее свою ослепительную горжетку.

Девочки прошли в зал, где было немало военных – преобладали моряки. Заняли места. Их бледные лица порозовели: ведь сейчас начнётся счастье, дивная сказка о красивой любви, и не будет ни холода, ни голода, ни разрывов бомб и свиста снарядов – немецкий огонь не прекращался во время спектакля, но никто не обращал на это внимания, – будет то, чем сладка и маняща жизнь.

И вот появился тощий человек во фраке, взмахнул большими худыми руками, и начался удивительный спектакль, где едва державшиеся на ногах актёры изображали перед голодными зрителями любовь, страсть, измену, воссоединение, пели, танцевали, шутили, работая за пределом человеческих сил.