Отвечая на крепкое рукопожатие я порадовался, что мой тяжкий труд не пропал, а еще обеспокоился, что сейчас мне начнут задавать вопросы, на которые я не смогу дать ответа. И впрямь, академик принялся не то спрашивать, не то допрашивать:

— Как я понимаю, в ваши руки попали полевые дневники геологов? Кто проводил разведку? Англичане или французы?

Понимаю, что академику было бы любопытно посмотреть полевые дневники. Отчеты об экспедициях были бы еще интереснее, но Александр Евгеньевич понимает, что в условиях Архангельска их делать не станут, а подождут до возвращения в Лондон или Париж. Но и дневники — огромная ценность. В советское время, если память не изменяет, за утрату полевого дневника могли и под суд отдать. В них, как-никак, собрана вся первичная информация — документация образцов, их привязка к местности. Увы, я ничего этого не видел, да и вообще, не слишком уверен, что интервенты проводили какие-нибудь полевые исследования.

— Александр Евгеньевич, — начал я отвечать, стараясь быть предельно острожным. Все-таки, иметь дело с ученым — это не то, что вешать лапшу на уши несведущим товарищам, как это делают мои коллеги-попаданцы. Ученые — народ недоверчивый. — Членам нашей группы, работающей в Архангельске в период его оккупации союзниками, попали в руки лишь косвенные данные.

 — Что значит — косвенные? — нахмурился академик.

— Это значит, что интервенты не подпускали к рабочей документации своих, так сказать, русских союзников и не делились с ними информацией о находках. Но генерал Миллер имел своих осведомителей в составе геологоразведочных экспедиций. Они писали отчеты для командования, а мы уже делали собственные выписки. Разумеется, эти данные являются косвенными, потому что базируются не на первичной информации, а на сведениях, скажем так, из вторых рук.

— А у вас не было возможности сделать не выписки, а снять копии с этих отчетов? — строго поинтересовался академик.

Ну, блин, академики, вы даете! Вам бы все научные знания добывать, а мы тут, можно подумать, плюшками балуемся. Мне в Архангельске надо было совершенно другие данные получать, а еще и англо-саксов с франками разлагать, раскол между белыми и Антантой вносить, а не геологией заниматься. Я открыл рот, чтобы ответить ... ну, как-нибудь помягче, но меня спас Владимир Ильич:

— Александр Евгеньевич, у Владимиг’а Ивановича в Аг’хангельске были иные задачи. Он молодец, что вообще обг’тил внимание на такие любопытные факты, как геологические г’азведки нашего пг’отивника.

— Да, простите, — слегка смутился Ферсман. — Владимир Иванович, не обращайте внимания на мое ворчание.

Я слегка улыбнулся, обозначив — дескать, все понимаю и, мысленно поблагодарив Владимира Ильича за то, что тот не стал задавать вопросов — а как так случилось, что эмиссар Троцкого заинтересовался бумагами, не имеющими отношения к его заданию, пошел врать дальше.

— Еще одним косвенным фактом стала попытка английского командования выяснить о возможности взять под контроль — бесплатно, или же за символическую плату Хибины — это, как вам известно, горы и Ловозеро, озеро Имандра и горный массив Мончетундра, а также железнодорожную станцию Оленье. Опять-таки — уже из рассказов рабочих, участвующих в экспедиции, проводников из числа местных жителей есть информация, что неподалеку от станции Оленья имеются залежи железной руды высокого качества, Мончетундра ...

— Подождите, Владимир Иванович, — остановил меня Ферсман. Посмотрев на Ленина, академик спросил. — Владимир Ильич, а можно одолжить мне карандаш и бумагу? Карта у нас есть, но я по привычке веду конспект. Или, чтобы нам не отвлекать вас от дел, мы с товарищем Аксеновым поедем либо ко мне, в академию, либо куда-нибудь, где Владимиру Ивановичу будет удобно?

Пожалуй, я и сам был не против покинуть кабинет Владимира Ильича, но против оказался хозяин.