|
Она всегда только заглядывала в дверь, не переступая порога, хотя Клава не раз приглашала ее войти. Никто не знал, кто она, почему приходит, что ее связывает с Рубаном. Станет в дверях, улыбнется, на щеках появятся ямочки, и ждет, пока Рубан поднимет голову. Если тот долго не замечает, кашлянет тихо, словно скажет: извините… Рубан немного быстрее, чем всегда, поднимется и заскрипит протезом к двери. Иногда возвращается через несколько минут, иногда отсутствует долго. Все к этому привыкли и не пытались его расспрашивать: все равно отделается какой-нибудь шуткой. Ирине хотелось хоть раз в такую минуту заглянуть ему в глаза, но он всегда шел, уперев взгляд в стену, будто впервые видел развешанные там прошлогодние диаграммы. Вот и сейчас проковылял, разглядывая диаграммы, но прихватил сигареты, и все знали — пошел надолго.
Какое-то время работали молча. Ирша чертил графики, Ирина выверяла цифры. Клава рассчитывала кубатуру. Ирша, как всегда, почти не поднимал головы. Знал, что только работой можно чего-то добиться. Знал и то, что своей работоспособностью он вызывает у некоторых, к примеру, у Вечирко, раздражение, но у большинства — уважение. Клава посидела за столом еще несколько минут, потом, потянувшись сильным красивым телом, так что хрустнуло в суставах, резко сказала: — Сергей! Ирша поднял голову, молча посмотрел на нее. — Ты хоть целовался когда-нибудь? Знаешь, что это такое? — насмешливо спросила она. Краска по-девичьи залила щеки Ирши, шею, даже кончики ушей запылали. И вдруг в его глазах вспыхнули озорные огоньки, он отложил линейку и сказал с вызовом: — Целовался! А может, и не только целовался. — Ну да? — Клава даже встала, уперла руки в бока. — Это мне начинает нравиться. Рассказывай. Тут все свои. Я же рассказывала про свои замужества. Где ты ее повстречал? Какая она из себя? Ирша минуту раздумывал, казалось, все еще колеблясь, потом, вздохнув, сказал: — Если вам действительно интересно… Она была темноволосой, смуглой, не то чтобы красивой, а какой-то такой… Серая меховая шапочка… И серый воротник… Плакала возле окна в гостинице. — В гостинице? Это где же происходило? — перебила Клава. — Во Львове. Помните, я ездил на совещание? Ната — звали ту девушку. Она была студенткой, захотела в зимние каникулы увидеть Львов, села в поезд и приехала. А знаете, как у нас с гостиницами? Она обошла все. Стоит и плачет. Ночь, зимой темнеет рано, в чужом городе… Он долго что-то искал в ящике, и Клава не выдержала, поторопила: — Ну? — А у меня были две командировки. Потому что направляли нас, если помните, вместе с Сергиенко. А та в последний момент заболела. И тогда я… переправил ее имя на имя Наты. Нам дали номер на четвертом этаже… В левом крыле. Вы знаете гостиницу «Львов»? — Можешь дальше не продолжать, — махнула рукой Клава. — Брехло несчастное! — Интересно знать, почему же? — обиделся Сергей. — Потому что вас вдвоем в один номер и на порог не пустили бы. У вас паспорта холостяцкие. И фамилии разные. Хотя бы соврал, что подмагарычил дежурную. Слышишь, Ирина? — Не глухая. А сама боялась поднять глаза, чтобы они не выдали ее. С самого начала слушала рассказ Сергея с жадным, болезненным интересом, сердце болело, будто в него медленно ввинчивалось тоненькое сверло. Несколько раз метнулась мыслями в сторону: «Какое мне дело?.. И вообще кто я ему? Чужая жена…» Она даже Тищенко простила все, когда он ей рассказал. И санитарку в госпитале и молодую вдову-майоршу, с которой он возвращался с Урала, помог ей добраться до Чернигова. |
