— Мы займемся отчетом, — сказал Сергей, вернувшись от Баса. — А вы, Роман Тихонович, сосредоточьтесь над общей частью доклада. Вот пункты, какие необходимо отразить. — И положил бумагу перед Рубаном.

— Мне думается, это больше подойдет кому-нибудь другому. Вечирко, например, — начала Ирина.

— Я попрошу вас, Ирина Александровна, — Ирша бросил на стол линейку. — Я попрошу вас…

Он сам не знал, почему вспыхнуло раздражение.

— Не совать нос не в свои дела? — едко закончила его мысль Ирина и для наглядности коснулась пальцем своего носа. Ее глаза за стеклами больших круглых очков загорелись гневом. — Знай сверчок свой шесток?

— На этот раз вы правы! — отрезал Ирша.

Оба больно ощутили раздражение друг против друга, и каждому было жаль себя. Ирша действительно был убежден, что Рубан напишет вступительную часть лучше, чем любой другой, — аргументированнее, проблематичнее. Он тугодум, работает медленно, но так, что после него не приходится переделывать. Сейчас Рубан не столь занят, да и распускать его нечего, пусть чувствует руководящую руку. Он приготовился было к отказу Рубана, но тот, к немалому удивлению Ирши, только почесал в затылке и буркнул:

— Когда своих мыслей нет, их занимают у Рубана.

Писал Рубан долго. Сверху покрикивали на Иршу, торопили, Сергей подгонял Рубана. Когда наконец тот закончил, то действительно исправлять было нечего. Не пришлось переделывать и Майдану, который зачитал доклад на совещании в большом зале, где собрались архитекторы со всей Украины и куда были приглашены сотрудники института. После полуторачасового доклада был объявлен перерыв, Ирша, Рубан и Ирина, сидевшие неподалеку от двери, очутились в коридоре первыми. Из других дверей вышел президиум, впереди широко ступал Майдан, за ним несколько человек, среди которых был и заместитель министра Прядько. Они встретились в середине коридора. Майдан поздоровался с Иршей, Ириной и Рубаном за руку, наверное, не знал, что сказать, а сказать что-то надо было. Спросил:

— Ну как, понравился вам мой доклад?

Рубан доставал в этот момент из кармана портсигар, не торопясь вынул сигарету, ответил:

— Прекрасный доклад, Иван Денисович. Особенно вступительная часть. Это я вам ее написал. — Он сунул в зубы мундштук и, опираясь на палку, заковылял по коридору. Перед ним расступились.

Они стояли на третьем этаже, и Ирше казалось, что он сейчас провалится на первый. Да где там на первый! Рухнет в подвал или того глубже. Хитровато прищурился Прядько, сухое, аскетическое лицо Майдана покраснело. В одно мгновение тесный круг распался, каждый поспешил исчезнуть подальше от гневных глаз начальства. Ирша тоже спрятался за спиной Ирины. Он подумал, что за свое непрочитанное заявление Рубан расплатился с Майданом сполна. А еще подумал, что расчет этот, возможно, неокончательный.

Спустя несколько дней Иршу вызвал Бас. Предложил ему стул, а сам принялся шагать из угла в угол маленького, заставленного старыми шкафами кабинета. Суровый, неулыбчивый, он был как знак возмездия. Казалось, Бас перенял у Майдана его принцип: быть строгим, справедливым, — но пользовался им не так, как следовало бы. Наказывая провинившегося сотрудника, Майдан давал понять, что прибегает к этому в крайнем случае, да так, пожалуй, и было на самом деле. Бас же, сам находясь в плену служебных параграфов и инструкций, обрушивал их на повинную голову с сокрушающей силой и делал это с удовольствием, даже с наслаждением, хотя старался вида не показывать.