Регулярные синоптические наблюдения подтверждают, что весь 1812 год был очень холодным, а конец зимы — особенно. Например, в Петербурге средняя температура декабря была на 7,5°C ниже средней за последние 150 лет.

В Вильно, на 8,6°С ниже, а в Риге стояли морозы, каких не было за 85 лет метеорологических наблюдений, Онега и Нева замерзли на полмесяца раньше обычного, а Двина у Риги — на 20 дней. Ока у Орла замерзла на три недели раньше обычного, а Висла у Варшавы — на 20 дней.

Продолжая письмо Екатерине Ильиничне, Кутузов писал и о холодах у Вильно: «Эти дни здесь морозы 22 градуса, и солдаты все переносят без ропота, говоря: «Французам хуже нашего, они иногда не смеют и огня разводить; пускай дохнут…»

28 ноября русские полки вошли в Вильно.

А Барклай в начале ноября все еще жил во Владимире, ожидая ответа от царя.

Кавер вернулся, но письма царя не привез, и вконец огорченный Барклай поехал в какое-то имение в Новгородской губернии. (К сожалению, название этого имения, а также и то, кому оно принадлежало, нам неизвестно.)

Оттуда Барклай написал Александру I еще одно письмо и отправил его с Закревским — любимцем царя, его флигель-адъютантом.

Закревский добился того, что царь ответил на новое очень пространное письмо Михаила Богдановича. И ответ царя тоже не был кратким. Александр писал его, при огромной своей занятости, несколько недель.

А Барклай, отчаявшись получить письмо и на этот раз, решил уехать в Бекгоф.

Отсюда 16 ноября писал он приятелю своему Майеру, служившему экспедитором Особенной канцелярии военного министерства:

«Несколько дней тому назад я благополучно приехал сюда в свою деревеньку и чувствую себя довольным, как человек, укрывшийся в тихую гавань от бурного бушующего моря. Теперь мне недостает моей полной отставки, чтобы стряхнуть с себя все, что только может напомнить о прошедшем, и облачиться в простую одежду земледельца. Но при всем том я не хочу оставаться в неведении всего того, что происходит в политическом мире, а потому прошу вас, буде это возможно, озаботиться о присылке мне «Петербургской газеты», «Северной почты» и «Лондонского курьера» на французском языке… Адрес мой: в Дерптскую почтовую контору».

Однако спокойствие «тихой гавани» было нарушено через две недели и о «простой одежде земледельца» Барклаю пришлось забыть.

В конце ноября фельдъегерь доставил Михаилу Богдановичу письмо царя — ответ на письмо, посланное им 9 ноября.

«Генерал, — писал Александр, — я получил Ваше письмо от 9 ноября. Плохо же Вы меня знаете, если могли хотя на минуту усумниться в Вашем праве приехать в Петербург без моего разрешения.

Скажу Вам даже, что я ждал Вас, так как я от всей души хотел переговорить с Вами с глазу на глаз. Но так как Вы не хотели отдать справедливость моему характеру, я постараюсь в нескольких словах передать Вам мой настоящий образ мыслей насчет Вас и событий. Приязнь и уважение, которые я никогда не переставал к Вам питать, дают мне это право».

Затем Александр откровенно перечислил все ошибки Барклая и все претензии, которые он имел к нему во все время от начала войны до приезда Кутузова к армии.

Завершал же царь письмо следующим образом:

«Мне только остается сохранить Вам возможность доказать России и Европе, что Вы были достойны моего выбора, когда я Вас назначил главнокомандующим. Я предполагал, что Вы будете довольны остаться при армии и заслужить своими воинскими доблестями, что Вы и сделали при Бородине, уважение даже Ваших хулителей.

Вы бы непременно достигли этой цели, в чем я не имею ни малейшего сомнения, если бы оставались при армии, и потому, питая к Вам неизменное расположение, я с чувством глубокого сожаления узнал о Вашем отъезде.