|
Ручей зашумел у неё в ушах, сумка и папка выпали из онемевших рук. Эмма успела сделать два неверных шага к нему, прежде чем у неё потемнело в глазах. Раф успел подхватить её, хотя у него самого дрожали руки. Он был ошеломлен. Эта женщина назвала его так, как его давно уже никто не называл. Неужели они знакомы? Бледное лицо с маленьким дерзким носиком, крупным ртом и раскосыми глазами ни о чем ему не говорило. Впрочем, так продолжалось все шесть лет, что прошли с его возвращения — он не узнал ни одного человека, включая собственных родителей. Неожиданная картина возникла у него перед глазами. Он стоит на берегу Миссисипи, обнимая эту самую женщину, но более юную. Она застенчиво улыбается и протягивает ему сложенный листок из блокнота. — Это и есть твой подарок мне на День благодарения? — поддразнивает он её и разжимает объятия, чтобы развернуть листок. Носик у неё сморщивается. — Ты бросаешь меня на целых четыре дня, сбегаешь в Хьюстон ради праздничной индейки в обществе родителей и ещё ждешь подарка! — Она слегка пожала плечами. — Это просто рисунок, нацарапанный на лекции. Он развернул листок и засмеялся. Она изобразила его в виде ангела в белом одеянии и с крыльями. На груди сияло сердце, а в нем — буквы ЭКГ. Раф скользнул пальцем ей по носу. — Сколько раз я тебе говорил, я не ангел. — Я знаю, ты не совершенство, но ты — мой ангел-хранитель. — Она затаила дыхание. — Поэтому я и нарисовала тебя со сломанными крыльями. Картинка исчезла. Раф застыл, не в силах вздохнуть, хотя сердце готово было выпрыгнуть из груди. Какая-то дверца в сознании приоткрылась на несколько секунд и снова захлопнулась. Внезапно его осенило: наверное, это была та самая женщина, рисунок которой обнаружили потом зажатым у него в руке, когда его, полумертвого, вытащили из-под дерева в глухой никарагуанской деревне. Этот рисунок он хранил шесть лет. Он и сейчас лежит у него в бумажнике. Единственная ниточка, связывавшая его с прошлым. Потрясенный своей догадкой, он смотрел на женщину, которую держал на руках. Ее золотистые, как мед, волосы рассыпались у него по руке. Тонкое лицо было мертвенно-бледным. Кто она? Кем она была для него? Подругой? Любовницей? Он что-то помнил. Само по себе это было уже чудо. Раф подошел к дивану и осторожно опустился на него, словно его обмякшее тело было неразорвавшейся бомбой. Ему стало жарко от одного прикосновения к ней, что же будет, когда она с ним заговорит? Он помнил, как очнулся в захолустной никарагуанской деревушке шесть лет назад и потом провел девятнадцать месяцев, мучаясь от незаживающих ран и от невозможности вспомнить, кто он и откуда. Он умел разговаривать, мог накормить и одеть себя. Он был способен писать, читать и говорить на двух языках. Но все его прошлое начисто исчезло у него из памяти. Он не узнал даже своего отца, когда Эдвард Джонсон наконец разыскал сына и привез его домой, в Хьюстон. Он не узнал ни мать, ни братьев, ни сестру, ни дедушку с бабушкой, ни своих друзей. Все они поочередно рассказывали ему о его жизни — о его пристрастиях в еде, о его проделках, о полученном в детстве воспитании, о написанных им статьях. |
