Ключики. Филипп вспомнил, как пропал ключ от двадцать второго класса, его все искали, возмущались — а потом Филипп нашёл его у себя в рюкзаке. И так стыдно было, и он не мог уже просто отдать его — оставил на подоконнике в туалете. И потом делал честное лицо, удивлялся, когда они нашлись.

Вообще за ключами в училище шла целая охота. Всем нужен был свободный класс — заниматься. И классов всегда не хватало.

Можно было сидеть внизу, ждать очереди — пока освободится класс, какой-нибудь педагог сдаст ключ. Или договориться с другим студентом: ты ещё долго будешь? Оставь мне потом ключ!

А можно было просто пройти по коридорам и случайно найти свободный кабинет. Но если ты занимаешься в таком случайно найденном пустом классе — тебя мог выгнать человек с ключом, это было такое право на класс: «У меня ключ!» Филипп с удовольствием освоил эту охоту и довольно быстро разобрался во всех тонкостях.

Некоторые классы неприятно гудели или, наоборот, сушили звук. В разных помещениях аккордеон звучал по-разному, и у Филиппа появились любимые кабинеты. Например, двадцать второй.

Однажды он пришёл туда с ключом, довольный, что охота удалась. Но там занималась Клочкова. «У меня ключ!» — сказал он, но Клочкова, продолжая терзать аккордеон, так посмотрела на Филиппа, что тот закрыл дверь и тихо-тихо пошёл к кофейному автомату.

Там встретил Артёма, и тот объяснил ему: на Клочкову никакие правила не распространяются, её выгонять нельзя.

— Её даже педагоги боятся! — добавил Артём.

— Почему? — не понял Филипп.

— Да потому что она дура! — объяснил Артём.

Потом Филипп слышал про Клочкову часто: она была дипломница, последний курс. И вела себя как дембель в армии — хотя остальные старшекурсники были вполне нормальными людьми. Костя вот тоже старше их с Артёмом на два года, но ведёт себя по-человечески. Она же ни с кем не дружила и в столовой всегда сидела одна.

Но всё же согласиться с Артёмом он не мог: мало ли дур на свете? А Клочкова такая одна, это не объяснение. И однажды Филипп услышал её из-за двери — и понял, сразу же: вот оно что.

Такой музыки он ещё не слышал никогда. Никакой тональности, никакого точного ритма — будто художник смешал самые яркие краски и просто выплеснул их на холст, не пытаясь изобразить ничего конкретного.

А потом ещё прошёлся по холсту ногами. Инструмент она, конечно, не жалела.

Филипп походил вокруг, а потом решился — в паузе открыл дверь.

— Закрыл быстро, — сказала она.

— Что ты играла?

— Ты по-русски не понимаешь? Ушёл!

Вот чего она такая? Вообще непонятно.

Но при этом — очевидно было, что она не просто так. Её злость — будто Клочкова имеет право. Всем нельзя, а ей можно.

…Филипп поискал её ВКонтакте — нету.

А потом они стояли с Костей и Артёмом и смотрели афишу концерта: Клочкова там играла последней. Музыка была обозначена незнакомым латинским словом, и композитор не значился.

— На следующий год и мы с тобой, Фил, будем играть, — сказал Костя. — Я и сейчас хотел, но меня Фёдор не пустил — рано ещё, не готов.

— А я не хотел, — ответил Фил, — вот весной, наверное, выучу Пьяццоллу нормально, и тогда можно.

И спросил осторожно, показав на Клочкову:

— Ты не знаешь, что она такое играет? — и испугался, что Костя тоже скажет: дура, вот и играет всякую муть.

— Своё, — объяснил Костя.

— Она сочиняет? Сама?…

— Ты что, не знал? Мне кажется, она вообще гений.