|
Стихи у тебя, конечно, не фонтан, но уж получше, чем у Маковецкого. Только у него связи были там, положение в обществе. Когда его инфаркт прихватил, я на тебя стрелки перевела. Поэтому он здесь даже испытания на поэтический дар не прошел, его сразу на вечернее освещение поставили. На дневное он просто не потянул, жару душевного не хватило. Ничего, родненький, мы с тобой здесь потерянное наверстаем. Здесь у меня и связи неплохие, и возможностей куда больше… Главное, ты меня не подводи. Зря я, что ли, тебе блокнот с самопиской в райиздате выцарапала? Между прочим, я тебе там и договорчик подмахнула хороший. Другим испытательный срок на полгода дают, а тебе, Лютик, год отвалили и даже не поморщились!
Лютиков смущенно отвел глаза в сторону. В мыслях, которые невольно одолевали его, даже признаваться не хотелось. — Это… — он осторожно облизал пересохшие губы. — Вы меня, Нина, просветить хотели э-э-э… насчет жизни в этом мире. Я, честно сказать, в происходящем ничегошеньки не понимаю! — А зачем тебе что-то понимать? — удивилась Нинель. — Держись за меня, делай, что я тебе говорить буду, и все дела. Ты одно должен понимать, я прежде всего для твоего блага стараюсь, а уж потом немножечко для себя. Мы, музы, народ беспокойный, нам все время кого-нибудь за уши к славе тянуть надо. Ты главное уясни, если ты славы на том свете жаждал, значит, и на этом должен за ней тянуться. Деление здесь, конечно, условное, но все-таки существует сразу по вертикали и горизонтали. Если смотреть по вертикали, то тут все ясно — сначала идет экспериментальная обитель, где начинающий должен свой талант подтвердить, потом идет мир классиков, где собираются матерые волки. Дальше идут уже демиурги, но о них мы говорить не будем, чтобы у тебя, Лютик, голова не закружилась. Об этом даже мечтать не стоит, там совсем уж корифеи собрались, Лев Николаевич и Александр Сергеевич там по второму разряду проходят. Есть, конечно, и такие горе-творцы, что с ними ничего не получается, ошибочка в определении вышла. Не тянут они, и даже музы, закрепленные за ними, помочь не могут. А если душа такого человека возложенных на нее обещаний не сдюжила, с ней, Лютик, разговор простой, для такой души графоманский Ад существует. Муки там не шибко великие, но бесконечные — скажем, собрание сочинений графа или Лидии Чарской переписать от корки до корки, а потом и обратно, но уже зеркальным текстом. — А по горизонтали? — спросил Лютиков, машинальным жестом опрокидывая рюмку в рот. — Ну, это же просто, — протянула Нинель, отпивая вино из бокала и любуясь на себя в зеркало. — Обители бывают поэтические, прозаические… Тут, правда, тоже деление некоторое есть — общая обитель для обычных прозаиков и две резервации — для фантастов и детективщиков. У критиков есть своя обитель, у публицистов там, у тех, кто науку популяризирует… Да мало ли! Лютиков решительно подошел к бару и налил себе коньяку. Вопросительно посмотрел на музу. Нинель томно вздохнула и протянула поэту свой бокал. — Только немножечко, — жеманно предупредила она. — Я когда выпью, на меня всегда смех нападает… — А у демиургов этих, — поинтересовался Лютиков. — У них это деление сохраняется? Нинель сунула носик в бокал, облизала губки и капризно сказала: — Ну, демиурги… Скажешь тоже, Лютик! У них все по-другому, они сами миры создают. Почти как классики, только более реальные. Там все гораздо интереснее… — Она лукавым взглядом посмотрела на подопечного через стекло бокала и одобрительно заметила: — А ты, Лютик, молодец, вон куда сразу нацелился. Не зря я на тебя запала, есть в тебе что-то такое, особенное! Она спохватилась, залпом допила вино, поставила бокал на столик и легко поднялась. |
