Виктор проклял собственную трусость и ухватился за отросток. Тот оказался крепким и неподатливым, словно корень дерева, которому уже не один год. Стиснув челюсти, Виктор обошел заросли корней, выросших словно из ниоткуда. Наклонился, внимательно рассмотрев, как они уходят в землю. Земля там, где они в нее вошли, чуть потрескалась, примерно на фут во все стороны. Он подергал за корень, тот не подался и на волосок. Обхватил обеими руками, выпрямил спину и задействовал мышцы ног. Дохлый номер. С тем же успехом он мог попробовать приподнять Дворец.

Он вновь поднял лампу и встал. Почему-то он боялся пройти сквозь корни, словно оказаться среди них было то же самое, что попасть в окружение вражеской армии. Чушь, решил он, и быстро шагнул сквозь первый слой отростков. Ничего не случилось, однако там, внутри, чувство "я в окружении" лишь выросло, а не исчезло.

И пока он об этом размышлял, его внезапно затопило волной ужаса, и он чуть не заорал, пытаясь выбраться оттуда. Всякий раз, когда он запинался о корень, это было как биться в прутья клетки, и страх рос, угрожая пролиться слезами, как у перепуганного ребенка. Спустя бесконечные несколько мгновений он стоял за пределами зарослей корней, тяжело дыша, свет дрожал и мерцал в его дрожащей руке, очень хотелось, чтобы здесь было больше светильников, чтобы изгнать тьму, которая, похоже, питало это, чем бы они ни было, вторгшееся во Дворец.

И только сейчас до него дошел весь ужас слов короля: "Шандор не сумел убрать те корни". Шандор. Не сумел. Чародей не сумел с ними справиться. Странное растение внезапно стало угрозой для королевства. Нет, хуже, чем угрозой: неразрешимой загадкой. Король все же оказался прав: Миклош точно что-то затеял.

Эта мысль, как ни странно, изменила поведение Виктора. Нашлась причина, человеческая причина, что сразу сделало загадку менее потусторонней. Этого было достаточно, чтобы страх и растерянность ушли так же быстро, как и появились, сменившись гневом.

"Король не приказывал тебе разбираться, что это такое, - напомнил он себе. Он велел тебе уничтожить это. Так действуй!"

Он поставил лампу обратно на грязный и неровный пол и обнажил палаш. Глубоко вдохнул, проверил, достаточно ли тут места для замаха, и изо всех сил рубанул по ближайшему корню. Раздался тупой удар, сопровождаемый тихим обертоном, почти металлическим, а руку его пронзил разряд вверх до самого плеча, заставив сжать зубы. Виктор от этого разозлился еще сильнее и рубанул еще раз, и еще, перехватив оружие обеими руками, и рубил изо всех сил снова и снова, пока наконец палаш не выпал из его дрожащих пальцев.

Рухнув от усталости на колени, он через некоторое время поднялся, вновь взял лампу и исследовал корень, который только что рубил.

Ни царапинки.

Тогда поднял свой меч и изучил его. Лезвие оказалось выщерблено в нескольких местах.

Возможно, Виктору следовало бы предаться отчаянию, но за последние минуты его уже столько раз бросало из крайности в крайность, что для его обычного хладнокровия это и так было слишком. На протяжении нескольких ударов сердца он стоял, размышляя, с лампой в одной руке и палашом в другой, затем развернулся и пошел мимо стеллажей с вином обратно, к лестнице и во Дворец.

Стражники вытягивались по стойке "смирно", а он проходил мимо, не замечая их. Никто и словечка не сказал, видя, как капитан при свете дня, льющемся из широких дворцовых окон, целеустремленно шагает с лампой в одном руке и обнаженным палашом в другой. Никто из увидевших его вблизи не сказал и словечка насчет ручьев пота на шее и лице, или бурых пятен грязи на коленях ярко-красной униформы. Увидевшие это стражники безусловно были удивлены: капитан всегда сохранял ледяное спокойствие и безупречный вид как в отношении самого себя, так и касаемо униформы.