Спустя семь месяцев четверых пленных снова перевели, на этот раз в Сантьяго, где они встретились с губернатором. Он считал их не только военнопленными, но и джентльменами, а потому относился мягче. Он даровал им освобождение от тюремного заключения при условии, что они не будут пытаться ни с кем связаться в Британии.

Однажды вечером Чипа и товарищей пригласили отобедать с доном Хосе Писарро, испанским адмиралом, который в течение нескольких месяцев преследовал эскадру Ансона после ее отплытия из Британии. Как оказалось, армада Писарро пыталась обогнуть мыс Горн впереди британских кораблей, надеясь перехватить их в Тихом океане, но была почти полностью уничтожена бурями. Один военный корабль с пятью сотнями человек исчез. Другой, с семью сотнями, затонул. В результате задержек вследствие непогоды на трех оставшихся военных кораблях закончилось продовольствие – матросы принялись ловить крыс и продавать их друг другу по четыре доллара за штуку. Большинство моряков умерло от голода. А Писарро, подавив мятеж и казнив троих заговорщиков, приказал немногим уцелевшим повернуть назад. Трудно сказать, чей флот – Ансона или Писарро – понес более сокрушительные потери.

Хотя Чип и другие больше не были заключены в тюрьму, они не могли покинуть Чили, и их жизнь текла медленно: «Каждый день здесь кажется мне веком», – сокрушался капитан. И вот через два с половиной года им наконец разрешили вернуться домой. Хотя Война за ухо Дженкинса так формально и не завершилась, Великобритания и Испания прекратили крупные наступательные операции и достигли соглашения об обмене пленными. Чип сел на корабль вместе с Байроном и Гамильтоном, которых он называл «двумя моими верными спутниками и товарищами по несчастью». Однако Кэмпбелл остался. После стольких лет, проведенных в плену, он сблизился со своими испанскими захватчиками, и Чип обвинил его в том, что он обратился в католицизм и от Британии переметнулся к Испании. Если это правда, то теперь члены команды «Вейджера» совершили практически все тяжкие грехи, предусмотренные статьями военного кодекса, включая государственную измену.

Когда Чип, Байрон и Гамильтон возвращались домой, они прошли мимо острова Вейджер и обогнули мыс Горн, как будто совершили путешествие по своему растерзанному прошлому. Тем не менее в предвечной тайне моря на сей раз переход был относительно спокойным. Когда они добрались до Дувра, Байрон немедленно отправился в Лондон на взятой напрокат лошади. Двадцатидвухлетний, одетый в лохмотья, без гроша в кармане, он несся мимо блокпостов. Позже он вспоминал, что ему «пришлось обманывать, проезжая через них что было мочи, не обращая ни малейшего внимания на людей, кричавших, чтобы я остановился». С грохотом проносясь по грязным вымощенным булыжником дорогам, он мчался через поля и деревушки, разросшиеся пригороды Лондона, крупнейшего города Европы с населением, приближающимся к семистам тысячам человек. Город – это «великое и чудовищное творение», как назвал его Дефо, разросся за годы отсутствия Байрона: старые дома, церкви и лавки терялись среди новых кирпичных и многоквартирных зданий и магазинов, улицы были запружены каретами и повозками, толпами дворян, торговцев и лавочников. Лондон был пульсирующим сердцем островной империи, построенной за счет моряков, рабства и колониализма.

Байрон добрался до Грейт-Мальборо – улицы в фешенебельном районе в центре Лондона. Он нашел дом, где жили его ближайшие друзья. Окна были заколочены досками.