Он нашел фургон битком набитым и предусмотрительно решил возвращаться обратно на повозке вместе с литаврами и барабанами. Замок привел его в восхищение. Он также оценил ужин. Конечно, он играл чудесно, хотя никто не обратил на него должного внимания; точнее, внимание обратили, только не на его игру, а на его прическу.

Было очень поздно, когда танцы кончились, почти четыре часа.

Жан вышел, позевывая, на свежий, чистый воздух. Молодой месяц тускло светил в небе. Трепетная тишина царила над всем. Только птички слабо чирикали в теплых гнездах под готической крышей. Жан очень устал. Он так устал, что в нем проснулись чувствительные струнки, которые так легко оживают в нас, когда мы утомлены сверх меры.

Переезд из города в деревню, молодой месяц, сладкий аромат раннего утра и росы, все это будило в нем неизъяснимые желания. Это было желание не то молиться, не то любить, не то чем-нибудь показать себя.

Он быстро прошел через двор, держа под мышкой свою возлюбленную скрипку. Затем, охваченный мгновенным вдохновением, взял ее в руки и начал играть. Он играл один из порывистых, волнующих венгерских любовных напевов, и, играя, он слегка приплясывал на старых серых камнях.

Он рассмеялся заглушенным смехом, когда, наконец, остановился, увидев, что уперся в стенку.

Спать? В такую ночь? В комнате вместе с виолончелистом, в комнате, похожей на гумно?

«Благодарю покорно», – вежливо прошептал он. Отчего не поехать сразу домой на возке, запряженном пони? Что до литавров и барабанов, то пусть их владельцы везут их на своих коленях или на головах. Жан в это утро обо всем подумал. Он отворил дверь в конюшню и быстро окинул взглядом внутреннее помещение.

Две лошади оглянулись на него. Жан раскланялся с ними и, затворив эту дверь, открыл следующую.

Большой фургон.

– Проклятье! – пробормотал он, закрывая и эту дверь.

Он направился к третьей и открыл ее. На этот раз – маленький возок. Он хлопнул дверью, не думая о шуме. За пятой дверью он нашел пони, который крепко спал.

Жан помог ему проснуться и запряг его. Коляска стояла тут же под навесом.

Затем он снял свой воротничок и, позаимствовав полость с другой коляски, тихо поехал, правя сам, в жемчужную мглу. Его возлюбленная скрипка лежала рядом с ним; он ее заботливо уложил в футляр.

Он ехал вперед, совершенно не зная дороги, весело напевая. Вот и верстовой столб, выкрашенный в белое и черное и указывающий своим крылом: Вена. Жан направил своего пони, которого он окрестил Верленом, налево, в гору. Он совершенно не припоминал, чтобы проезжал накануне по этой болотистой местности, в которой теперь очутился. Он подобрал вожжи и начал есть бутерброды с ветчиной, которые он предусмотрительно припрятал в карман за ужином. Затем стал насвистывать какую-то мелодию, чтобы развеселить Верлена, который, как казалось, несколько упал духом.

Он сбился с пути и заехал в настоящее болото. Внезапно, в утреннем рассвете, он увидел человека, лежащего ничком около гигантской каменной глыбы.

Жан перекрестился, прежде чем остановить упрямого Верлена, и вышел из коляски. Он, кроме того, тщательно осмотрел скалу со всех сторон, и только убедившись, что за ней никто не спрятался, вернулся назад и, нагнувшись над лежащим человеком, тронул его рукой за плечо.

Человек зашевелился и присел, опираясь на землю руками. При этом он изрядно толкнул Жана.

Оба глядели друг на друга. Жан заговорил первый, пытаясь говорить по-немецки:

– Вы больны?

К его приятному удивлению, незнакомец ответил на превосходном французском языке:

– Я сломал себе ногу. Не могли бы вы довезти меня в вашей коляске до Вены?

Представление о том, что он действительно владелец настоящей коляски и лошади, доставило Жану большое удовольствие.

– Моя коляска и я к вашим услугам, мсье, – заявил он галантно.