Затем выступили философы. И первым среди них был Декарт.

Выдающийся французский философ, математик, физиолог и физик, Декарт всей своей научно-философской деятельностью боролся против схоластики, за приобретение реальных знаний в изучении природы. Гарвей, материалист, убежденный противник идеалистической и метафизической философии, был близок Декарту, и он решительно взял сторону ученого. По его выражению, Гарвей «пробил лед», и освобожденная от оков вода грозила затопить последние остатки схоластической науки.

В «Рассуждении о методе» Декарт горячо поддерживает Гарвея и впоследствии основывает свои физиологические работы на учении о кровообращении.

Следующим был профессор медицины, материалист Леруа. О нем пишет в статье, посвященной Гарвею, советский ученый, профессор X. С. Коштоянц:

«В залах Утрехтского университета этот знаменитый материалист выдержал немало боев и дискуссий с различного рода мракобесами, в частности… Воецием. В результате этой дискуссии Леруа написал трактат, в котором главное — название: „Губка“.

Нет! Это была не работа по зоологии, посвященная описанию губки! Это Леруа стирает губкой грязь возражений, сделанных доктором медицины Примрозом против тезисов о циркуляции крови на диспуте в Утрехтской академии…»

Полным голосом заговорили и анатомы — Дрэк и Регий, знаменитый немецкий ученый Рольфиик. Даже во Франции нашелся «еретик» — профессор Ривериус, осмелившийся заявить о своем согласии с Гарвеем.

На защиту Гарвея, как это ни странно, поднялись даже люди, не имеющие никакого отношения ни к медицине, ни к науке вообще, — заговорили литераторы-сатирики. Они защищали ученого самым сильным словесным оружием — осмеянием его врагов.

В «Мнимом больном» Мольер, в лице доктора Диафуаруса, высмеял Гюи Патена. Известный врач Диафуарус расхваливает своего племянника, тоже врача:

«…Но помимо всего этого, что в нем люблю, в чем он следует моему примеру, — это его слепое преклонение древним учителям и полное нежелание понимать и признавать доказательства и научные исследования так называемых открытий нашего века, касающихся кровообращения и других благоглупостей того же теста».

Великий сатирик Буало в «Забавном приговоре» жестоко и хлестко высмеял весь Парижский медицинский факультет:

«Рассмотрев прошение ученых докторов и профессоров Парижского университета, из которого явствует, что несколько лет тому назад незнакомец, по имени Разум, пытался вломиться в школы означенного университета и даже изменил и обновил многие явления природы, не испросив на то разрешения Аристотеля, а именно: дозволил крови странствовать по всему телу, предоставив ей беспрепятственно блуждать, бродить и обращаться по венам и артериям, не имея на подобное бродяжничество никакого права, кроме разрешения со стороны опыта, свидетельство которого никогда не принималось в означенных школах. Судебная палата, признавая вышеозначенное прошение уважительным, приказывает крови прекратить всякое бродяжничество, блуждание и обращение по телу под страхом полного изгнания с медицинского факультета…»

В середине века, незадолго до смерти Гарвея, учение его получило перевес в этой борьбе — в Риме, Дьеппе, Амстердаме, Копенгагене, Гамбурге, Лейдене, Монпелье все больше голосов раздавалось в защиту кровообращения. Даже несгибаемый Каспар Гофман слегка заколебался. Что касается нового поколения физиологов, то оно целиком приняло открытие и метод, введенный Гарвеем.

Но споры не смолкали еще долго. В некоторых странах мира они продолжались около ста лет. А в Испании до конца восемнадцатого столетия университеты не хотели признавать кровообращения.

Идеалисты разных мастей, приверженцы древнего учения, убедились, что опровергнуть открытие Гарвея уже невозможно.