Рину обволокло деревенским запахом сена, козьей шерсти, вымытого перед дойкой вымени. Так пахли руки женщин, торговавших на рынке молоком. А еще так пах Клим. Он придержал Рину, выступил вперед, и его неожиданно широкая спина закрыла ей обзор.

У них не было времени на объятия, на слова. Вообще ни на что. И Рина позволила себе только на пару секунд уткнуться лбом в эту его спину, в простую коричневую, давно выгоревшую на солнце рубашку с ароматом травы, на которой Клим наверняка валялся, пока следил за козами.

Потом ей на плечо легла еще чья-то рука. И еще одна.

Подул сильный ветер.

– Девочка моя, – тихо сказала мама.

– Все хорошо, малышка, – раздался над ухом папин голос.

Рина услышала шорох шагов и, подняв голову, обнаружила перед собой множество спин. Она обернулась и увидела, как люди выбираются из обломков домов, спрыгивают один за другим с подоконников первых этажей. Это были молодые парни с палками, оторванными от дверных косяков, мужчины и женщины, вооруженные кочергами, лопатами и всем тем, что сумели раздобыть на скорую руку.

Папа протиснулся сквозь толпу к Альберту. Мама осталась рядом.

На глазах ошеломленной Рины площадь Дитромея заполнялась народом. Люди просыпались прямо на глазах и окружали кудесника Натана, вставали напротив колдунов, готовые бороться за свою свободу до последнего.

Рина уже почти ничего не видела за чужими спинами, а люди все прибывали. С других улиц, из темных проулков, где больше не было Собирашек.

– Зададим им! – крикнул какой-то особенно резвый парень. – Зададим этим подонкам! Они не смогут остановить нас всех! Магия у них тоже не безразмерная! Кто-то из нас до них доберется, когда они все растратят!

Толпа двинулась было вперед, но тут зашуршали колеса по гравию и листьям, и все обернулись на звук гудка, пронзивший напряженную толпу. Рина тоже обернулась и увидела самое обычное в прошлом и самое нелепое в этот момент зрелище: на площадь въехал автомобиль.

С водительского сиденья выпрыгнул коренастый молодой человек и открыл заднюю дверцу. Из салона тяжело, но отказавшись от предложенной руки, выбрался, опираясь на трость, Рондевул Первый.

Он был совсем не такой моложавый и статный, как на официальных фотографиях. Лицо короля изрыли глубокие морщины, вдавленные тенями еще глубже. Борода была целиком седая, и непослушные волоски выбивались и курчавились от влаги. То же происходило и с прической, отчасти усмиренной тяжелой короной, которую старику пришлось придержать, когда он покидал автомобиль.

Рондевул обвел подданных спокойным взглядом, и этот прохладный импульс передался всей толпе. Уже готовый к битве народ мгновенно утих и разошелся в две стороны, создав коридор от короля к колдунам. На лицах появлялись улыбки: люди верили, теперь, когда Рондевул Первый самолично явился на площадь, все наконец разрешится.

Почему-то никто не замечал, как подрагивает его ладонь над тростью, как он щурит глаза, плохо видя в темноте. Как под тяжестью короны подается вперед голова, создавая второй подбородок. И как Рондевул уже не может до конца расправить плечи под многослойным одеянием.

Рине больше всего на свете хотелось поверить в то, что король силен, что он немедленно все решит и всех спасет. Но она не могла убедить себя в этом и недоумевала, зачем Рондевул Первый оказался здесь в этот опасный момент.

Скоро подоспела и стража. Мужчины в лазурных мундирах внушали уже куда больше надежды, и народ заликовал, засвистел, замахал обломками палок и арматуры.

– Что ты делаешь здесь, древняя рохля? – крикнула через всю площадь Сирена.

Стража тут же наставила на нее копья, следуя никому неслышному приказу.

– У меня к тебе тот же вопрос, – без всякой ярости ответил Рондевул и продолжил идти по людской аллее, опираясь на свою трость.