19

Тринадцать дней я жила в Санта Кларе вместе с Фа кундой, Этельвиной и ее братьями в ожидании вестей от сына и Торито. Нарсиса исчезла с очередным парнем, оставив выводок детей на попечении старшей дочери и матери, а вернуться не смогла; кто знает, где застало ее осадное положение. Каждый прожитый час был мучением, я считала минуты, отмечала дни в календаре, не понимая, почему Торито так долго не возвращается; если в горах ничего не случилось, у него было достаточно времени, чтобы проделать путь до границы и обратно. Большую часть дня я осматривала дорогу и окрестности, так сильно переживая, что у меня не хватало душевных сил присматривать за внуком, который ползал полуголый среди кур и ел грязь, как дикарь. Другие дети были намного его старше, и их раздражало, что сопляк следует за ними по пятам. Пытаясь догнать детей, ты сделал свои первые шаги, Камило. Терзаемая неизвестностью, я не услышала твоего первого слова – «Тина» – «Этельвина» произнести у тебя не получалось. С тех пор ты ее так и называешь.

Факунда занималась обычными делами: ухаживала за огородом и домом, готовила пирожки и торты на продажу, ходила на рынок, болтала с науэльскими кумушками и возвращалась с последними новостями. Она слышала, что в двух километрах от Санта Клары расквартирован контингент солдат. Нескольких крестьян увезли на армейских грузовиках, и о них ничего не известно; хозяева силой вернули свои конфискованные поместья и расправились с занявшими их арендаторами: все они были уволены, многие избиты или арестованы.

Поблизости не было ни одного отдыхающего или туриста, хотя летняя жара уже началась; площади и пляжи пустовали, как и отели, за исключением «Баварии», куда обычно приезжали военные и правительственные чиновники. В Науэле солдаты согнали парней и заставили их заново побелить известкой стены, расписанные политическими воззваниями. Какому то человеку сломали на рынке челюсть за то, что он произнес слово «товарищ», отныне запрещенное, как и слова «народ», «демократия» и «военный переворот» (правильный термин был «про ну нсиамьенто»).

Мужчин с бородой или длинными волосами арестовывают, избивают и отрезают им волосы. Мы, женщины, не имеем права носить брюки, потому что это не нравится солдатне, а в чем, спрашивается, пахать землю и чистить хлев? – ворчала Факунда.

Люди были напуганы, никто не хотел неприятностей, самым разумным было сидеть дома. Вот почему мы удивились, когда однажды на ферме появился иностранец, высокий, как баскетболист, с огромными ножищами, смуглой от солнца кожей, почти белыми волосами и голубыми глазами, который говорил по испански, с трудом подбирая слова. Он представился как Харальд Фиске и спросил, есть ли у нас телефон, потому что науэльская центральная станция была в это время закрыта. Он был одним из тех орнитологов, что съезжались сюда каждый год непонятно зачем, наше разнообразие было куда более убогим в сравнении с буйством разноцветных птиц в бассейне Амазонки или джунглях Центральной Америки.

Харальду Фиске было под сорок, у него было нескладное тело юнца, который резко пошел в рост, и ранние морщины от чрезмерного пребывания на солнце. Он явился с огромным рюкзаком, тремя биноклями, несколькими фотоаппаратами и толстым блокнотом с таинственными пометками – шпион, ни дать ни взять. Он был настолько наивен, что собирался заниматься птицами в жутковатой атмосфере нарождающейся диктатуры, когда в стране объявили военное положение и вооруженные люди контролировали самый воздух, который мы вдыхали.