По телевидению выступили люди, связанные с печально известной колонией, в том числе Фабиан Шмидт Энглер. Он нисколько не походил на супруга моей юности. Ему было около семидесяти шести, он растолстел, и волос у него почти не осталось; если бы Фабиана не назвали по имени, я бы его, наверное, не узнала. Упомянули и почтенное семейство Шмидт Энглер, основавшее целую династию фермеров и владельцев отелей на юге. Оказывается, Фабиан служил связующим звеном между колонией и службами безопасности, однако понятия не имел о зверствах, творимых в этом подобии концентрационного лагеря, и его не обвиняли ни в каких преступлениях. Я искала информацию о Хулиане Браво и его таинственных рейсах, но ничего не нашла. Упоминались армейские вертолеты, перевозившие заключенных, но ни слова о частных самолетах, которыми он управлял.

О Фабиане я тогда слышала в последний раз, он умер в 2000 году, я прочитала в газете некролог. У него оставались жена, две дочери и несколько внуков. Ходили слухи, что девочек он удочерил, поскольку у них со второй женой потомства не было тоже. Я порадовалась, что Фабиану удалось создать семью, которая не получилась со мной.

Хуан Мартин приехал с женой и моими внуками, чтобы отметить политические перемены. Знаменитого черного списка больше не существовало. Он собирался остаться на месяц, съездить на север и юг, получить максимум удовольствия от путешествия, но спустя две недели понял, что ему здесь больше не место, и выдумал предлог, чтобы поскорее вернуться в Норвегию. Там он много лет чувствовал себя чужестранцем, но хватило двух недель, чтобы излечиться от ностальгии, этого проклятия изгнанников, и окончательно пустить корни в стране, которая приютила его, когда родина от него отказалась. С тех пор он приезжал к нам в гости считаные разы и всегда один. Видимо, на его жену и детей наша страна произвела не столь благоприятное впечатление, как на Харальда Фиске.

Моя жизнь тоже изменилась в эти годы, начался новый этап моего пути. Как писал Антонио Мачадо, «нет впереди дороги, ты торишь ее целиной» , но я никакой дороги не торила, я петляла по узким извилистым тропкам, которые то и дело терялись и исчезали в зарослях. Какая там дорога! В свое семидесятилетие я вступила с легким сердцем, свободная от материальных привязанностей и с новой любовью.

Для нового этапа моей жизни Харальд Фиске был идеальным партнером, и я со знанием дела могу утверждать, что в старости можно влюбиться так же бурно и страстно, как в юности. Единственная разница в том, что времени остается немного: отныне его нельзя тратить на ерунду. Моя любовь к Харальду не ведала ревности, ссор, тревог, нетерпимости и прочих неудобств, которые портят отношения. Его спокойная любовь ко мне нисколько не напоминала постоянную драму, которая связывала нас с Хулианом Браво. Когда он закончил дипломатическую службу и вышел на пенсию, мы поселились в Сакраменто, где вели безмятежное существование и часто навещали ферму, чтобы подышать деревенским воздухом. После смерти Факунды за фермой присматривала ее дочь Нарсиса. Столичный дом я сдала в аренду и больше в нем не жила, так что не слишком переживала, когда во время землетрясения он рухнул. К счастью, жильцы были в отпуске и никто не пострадал.

В Сакраменто я приобрела старинный дом. и Харальд развлекался, устраняя его многочисленные неполадки. В детстве он ломотам отцу и дедушке в семейной столярной мастерской; в юности устроился сварщиком на судоверфь – это была его первая работа, а одним из хобби. помимо птиц, была сантехника. Он мог часами торчать под посудомоечной машиной и получал от этого удовольствие. В электричестве он разбирался плохо, но осваивал это дело на ходу, хотя однажды чуть не погиб от удара током. Он гордился своими мозолистыми руками, обломанными ногтями и пересохшей, покрасневшей кожей: «Рабочие руки, честные руки», – приговаривал он.

С возвращением демократии женские группы, которым помогал мой фонд, избавились от мачистского давления военного менталитета, расцвели и существуют по сей день.