Часть вторая

СТРАСТЬ

(1940–1960)

7

Следующим летом, когда призрак Паскуаля Фрейре все еще мелькал в наших разговорах – разумеется, когда Торито рядом не было, потому что мы хотели избавить его от воспоминаний об этом кошмаре, – я познакомилась с Фабианом Шмидт Энглером, младшим сыном немецких иммигрантов. Некогда их большая семья прибыла в нашу страну с пустыми руками, пару десятилетий упорно трудилась, разумно распоряжалась землей и брала займы у государства, так что в итоге достигла процветания. Отец Фабиана владел лучшей в округе молочной фермой, а мать и сестры управляли очаровательным отелем на берегу озера в четырех километрах от Науэля, излюбленным местом туристов, приезжающих на рыбалку с разных концов света.

К двадцати трем годам Фабиан выучился на ветеринара, для получения диплома ему оставалось только пройти практику, и он предлагал фермерам свои услуги. Он прибыл к Ривасам верхом с парой кожаных сумок, притороченных к седлу, в рубашке и колониальных штанах с тридцатью карманами. Его волосы были уложены гелем, и выглядел он как растерянный иностранец – этот вид он сохранял и впредь. Он родился в нашей стране, но был таким холодным и формальным, трудолюбивым и пунктуальным, что казался чужеземцем, прибывшим издалека.

Я как раз выходила из дома, одетая по воскресному, – мы с дядей Бруно собирались ехать на грузовике в Науэль на станцию. В тот день брат приезжал из Сакраменто, где завел офис, в котором работал вместе с Марко Кусановичем. Это было первое лето, когда я не поехала с Абелем, Лусиндой и их передвижной школой, потому что готовилась осенью переехать в город. Увидев молодого человека, одетого как натуралист, я приняла его за одного из ученых, которых привлекали живущие в наших краях птицы. К ним относились с недоверием, сама идея того, что кто то готов по многу часов глазеть на индюшачьего грифа и записывать что то в блокнот, была совершенно непонятна. Местные полагали, что эти люди, скорее всего, присматриваются к земле, чтобы открыть какое нибудь дело из тех, которые приходят в голову только гринго.

– Здесь нет редких птиц, – встретила я его.

– А есть у вас… коровы? – промямлил незнакомец, – Две, Клотильда и Леонор, но они не продаются.

– Я Фабиан Шмидт Энглер, ветеринар… – сказал он, спешиваясь, но тут же наступил на свежую коровью лепешку и запачкал сапоги.

– Они вроде здоровы.

– А вдруг не совсем, – предположил он, и уши его зарделись.

– Дядя Бруно и тетя Пия сами лечат животных, а если дело совсем плохо, мы зовем Яиму.

– Ну, если я кому нибудь вдруг понадоблюсь, можешь найти меня в отелё «Бавария».

– А а а! Ты из тех Шмидтов, из отеля.

– Да. У нас есть телефон.

– Здесь телефона нет, но позвонить можно из Науэля. – Я бесплатно… в смысле, лечу животных бесплатно… – Почему бесплатно?

– Для практики.

– Вряд ди дядя Бруно позволит тебе практиковаться на Клотильде и Леонор.

Это не остановило Фабиана; на следующий день он вернулся – мы в это время как раз пили чай – и принес персиковый кюхен , испеченный в отеле. Как я узнала позже, всю ночь он не спал, мучимый бессонницей из за внезапно вспыхнувшей влюбленности, и, преодолев свойственную ему осторожность, стащил на кухне кюхен и минут сорок скакал верхом в надежде увидеть меня снова. Навстречу ему высыпал весь небольшой клан дель Валье, а также дядя Бруно и Торито; все они пристально рассматривали приезжего ветеринара, опасаясь, что тот собирается меня соблазнить. Факунда угрюмо налила Фабиану чай.

– Сюда не нужно приносить еду, сеньор, у нас ее полно, – проворчала она, увидев кюхен.