Хосе Антонио предложил нам подумать, а я тем временем останусь с ним в Сакраменто, что избавит семью от лишних расспросов.

Наконец Фабиан согласился подождать, пока страсти не остынут. Так совпало, что у него как раз намечалась поездка в Аргентину, где предстояло осеменить девятьсот коров на ранчо в Патагонии, скрестив несколько пород – голштинскую, джерсейскую и монбельярдскую, как он объяснил довольно некстати. Ему предстояло отсутствовать несколько недель, и у меня была бы возможность прийти в себя. На прощанье он чмокнул меня в лоб и наказал брату присматривать за мной до его возвращения, чтобы я больше не делала глупостей.

Брат позвонил Хулиану, которого мои свекры пригласили на объездку лошадей. Оказалось, что он чемпион по скачкам с препятствиями – еще один его талант, о котором я ничего не слышала, – и столько всего знал о лошадях, что ни разу не потерял деньги, играя на скачках.

– Немедленно приезжайте в Сакраменто, молодой человек, – приказал Хосе Антонио тоном, не допускающим возражений. – Нам нужно поговорить.

Запугать Хулиана Браво было невозможно. Он несколько лет рисковал жизнью на войне, увлекался экстремальными видами спорта, прыгал с парашютом в самое сердце амазонской сельвы, занимался серфингом в Португалии, где высочайшие в мире волны, лазал без снаряжения по недоступным вершинам Анд. Он танцевал со смертью. Ничего удивительного в том, что безрассудство и дерзость рано или поздно привели его к незаконным сделкам, но это случилось позже, когда он связался с мафией. Он явился на зов моего брата не из страха, а потому, что ночь, проведенная со мной, потрясла и его тоже, я завладела его мыслями.

На следующий день он прибыл в Сакраменто первым же поездом и оставался со мной до конца недели, пока ему не пришлось вернуться в отель «Бавария» к своему гидроплану, чтобы отвезти датчан назад к цивилизации.

11

В эти дни мы с Хулианом предавались тайному кутежу – только и делали, что занимались любовью и пили белое вино. Я ничего не стала объяснять брату, он и сам догадывался, что отговорить меня невозможно и лучше подождать, пока пыл не остынет и я не приду в себя. Я погрузилась в сладчайшее болото похоти, которая то и дело требовала удовлетворения, потому что ничто не могло утолить первобытную жажду этого мужчины. Я представляла себе, как останусь в его объятиях навсегда и откажусь от мира, существующего за пределами нашего номера, ледяного мира, мира без него.

Я сидела у него в номере обнаженная или в одной из его рубашек, потому что из вещей у меня было при себе только то, в чем я покинула «Баварию», и ждала Хулиана. Я предвкушала его возвращение, считая минуты и часы, проведенные в одиночестве. Их было немало, Хулиан терпеть не мог затворничество и ездил в Конный клуб кататься верхом или на фермы к друзьям. Я обо всем забывала, услышав его шаги по ту сторону двери и увидев, как он входит – мужественный, улыбающийся, потный после физических упражнений, властный и довольный. Времени, которое мы проводили вместе, и ночей, когда я спала в его объятиях, было достаточно, чтобы рассеять сомнения и напитать подростковые иллюзии. Я поддалась любовной буре с абсолютной покорностью, которая сейчас, в свете прожитых лет, кажется мне просто дикой. Я потеряла рассудок и спокойствие; ничто не имело значения, кроме Хулиана.

Позже, когда ему пришлось уехать, я купила необходимую одежду и красную помаду, чтобы улучшить настроение, и поселилась в квартире Хосе Антонио, не собираясь возвращаться к прежней жизни, о чем и поспешила объявить Фабиану, когда тот вернулся из Аргентины и прибежал ко мне с букетом цветов.