|
Затем поднял свой меч и снова подошел к изножию ее могилы. Она лежала там, как и прежде. По-прежнему сюда не проникал свет. Он не мог коснуться ни одного из них там, где они спали. Она спокойно возлежала на своем каменном ложе. Руки ее были недвижны, как прежде, пальцы изящно сложены, правая рука лежала над левой, а на возвышении белоснежной груди теперь покоился золотой распятый Христос. Ее волосы слегка шевелились под дуновением лег-чайшего ветерка, который, кажется, спускался из узкого отверстия наверху и от которого вокруг прекрасного безжизненного лица образовался легкий нимб из завитков. Ее волосы свободными волнами, без вплетенных лент или жемчужных заколок, слегка свисали над краями ее погребального ложа – столь узким оно оказалось, – и так же складками падали края ее длинного, расшитого золотом, роскошного платья. Это было не то платье, в котором я ее встретил. Только интенсивный цвет алой крови был таким же, но все остальное было великолепным, изысканно нарядным и новым, словно она была принцессой королевской крови, всегда готовая получить поцелуй своего прекрасного принца. – Сможет ли ад принять все это? – прошептал я и наклонился к ней столь близко, как толь-ко осмелился. Мне была невыносима мысль о том, что ее рука может подняться в таком же ме-ханическом жесте, какой я успел увидеть у других, что ее пальцы попытаются вцепиться, хватая пустое пространство, или о том, что у нее могут открыться глаза. Я не мог себе представить ни-чего подобного. Носки ее туфель слегка виднелись из-под края платья. Как изящно, должно быть, она ло-жилась на отдых при восходе солнца! Кто с усилием опускал крышку этого люка, кто опускал эти цепи? Кто устанавливал эту западню из копий, механизм которой мне так и не удалось раз-гадать? Впервые в этом полумраке я разглядел крошечный золотой венчик на ее голове, плотно прилегавший к короне и прикрепленный мельчайшими заколками к волосам так искусно, что его единственная жемчужина покоилась у нее на лбу. Такое изящное, скромное украшение. Может быть, и душа ее была скромной? Примет ли ее ад, как сможет огонь поглотить каж-дый изящный член ее тела, как осмелится солнце опалить ее безукоризненно прекрасное лицо? В чреве безвестной матери она когда-то спала и видела сновидения, и в руки безвестного отца отдали ее после рождения. Что за трагедия привела ее к этой дурной, затхлой могиле, где головы ее сотоварищей мед-ленно обгорали под воздействием терпеливого и равнодушного света? Я обернулся к ним. Свой меч я опустил вниз, он покоился у меня на боку. – Одному, я позволил лишь одному из них остаться в живых! – объявил я. Рамиэль прикрыл лицо руками и повернулся ко мне спиной. Сетий продолжал смотреть на меня, но тряс головой. Мои личные хранители лишь пристально вглядывались в меня с обычным беспристрастием, как всегда, Мастема пристально глядел на меня, безмолвно, скрывая все, что бы он ни думал обо мне, под непроницаемым выражением на лице. – Нет, Витторио, – сказал он. – Как ты думаешь, для того ли эта скромная стайка ангелов Господа помогла тебе преодолеть все эти препятствия, чтобы позволить жить хоть одному тако-му созданию? – Мастема, она любила меня. И я люблю ее. Мастема, она вернула мне жизнь. Мастема, умоляю тебя во имя любви. Я прошу тебя во имя любви. Все остальное здесь выполнено во имя справедливости. Но что я смогу сказать Господу, если убью и ее, которая любит меня и которую люблю я сам? Ничто не изменилось в выражении его лица. Он продолжал смотреть на меня с неколеби-мым спокойствием. И тут я услышал ужасающий звук. Это рыдали Рамиэль и Сетий. Мои хра-нители обернулись к ним в некотором удивлении, а затем их мечтательные, нежные глаза снова с обычным выражением устремились на меня. – Безжалостные ангелы, – горько промолвил я. – Ох, но это несправедливо, и я сам знаю это. Я лгу. |
