|
Трое или четверо здоровых, крепких мужчин смогли бы поднять ее на такой уровень, чтобы она зацепилась верхними ступенями за сломанные копья, но для меня одного такая задача оказалась непосильной. Увы! Но была и другая возможность. Можно было бы действовать с помощью цепи или веревки, которую удалось бы набросить на сломанные копья. В полной тьме я попытался отыс-кать что-нибудь подобное, но не нашел ничего. Неужели здесь не было каких-то цепей? Ни кольца, ни веревки? Неужели никогда не появлялось здесь какое-нибудь молодое, бойкое существо, способное перескочить через эту брешь между полом и сломанной лестницей? В отчаянии, я стал продвигаться вдоль стен, надеясь наткнуться на какой-нибудь выступ, или на крюк, или на нечто необычное, что свидетельствовало бы о наличии какой-либо кладовой или, Боже упаси, еще одного склепа для этих тварей. Но мне не удавалось найти ничего. Наконец, уже пошатываясь от усталости, я снова направился к середине помещения. Я со-брал в одну груду все головы, даже ненавистную лысую голову Годрика, которая походила те-перь на выделанную кожу с желтыми щелями вместо глазниц, и сложил их туда, где ничто не препятствовало свету в его разрушительной работе. Затем, споткнувшись о лестницу, я упал на колени у изножия гробницы Урсулы. Я словно утонул. Я мог бы поспать немного. Нет, не спать, конечно, но передохнуть. Разумеется, не желая этого на самом деле, опасаясь и порицая подобное поведение, я ощу-тил, как вдруг утратил всякую власть над своим телом, и улегся на каменный пол; глаза мои за-крылись в блаженном, восстановительном сне. Как странно было все это! Я думал, что ее крик разбудит меня, что, словно испуганный ребенок, она с воплем проснется в темноте на своем погребальном ложе, обнаружив себя в полном одиночестве среди всех этих мертвецов. Я думал, что вид этой груды голов ужаснет ее. Но ничего подобного не случилось. Сумерки наполнили пространство наверху, фиолетовые, словно цветы на той луговине, и она склонилась надо мной. Она надела четки на шею, что само по себе весьма необычно, и носи-ла их как прекрасное ювелирное украшение с золотым распятием, вращающимся на весу, как сверкающую частичку золота, по цвету напоминающую пятнышки света в ее глазах. Она улыба-лась. – Мой храбрец, мой герой, вставай, надо спасаться из этого царства смерти. Ты выполнил обещанное, ты отомстил им. – Шевелила ли ты губами? – Разве мне необходимо делать это в беседе с тобой? Я почувствовал, как меня охватило нервное возбуждение, когда она поставила меня на но-ги. Она стояла, вглядываясь в мое лицо, а ее руки уверенно лежали у меня на плечах. – Благословенный Витторио, – сказала она. Затем, обхватив меня за талию, она поднялась в воздух, и мы пронеслись мимо сломанных копий, даже не прикоснувшись к их расщепленным древкам, и оказались в сумраке самой церкви. За окнами стемнело, и тени в затейливом, но бла-госклонном танце скользили вокруг отдаленного алтаря. – Ох, моя дорогая, моя дорогая, – лепетал я. – Ты знаешь, как поступили ангелы? Ты зна-ешь, что они сказали? – Поспешим, освободим узников, если хочешь. Я почувствовал себя столь освеженным, столь исполненным необыкновенной бодрости! Словно я вовсе не пережил всех страданий от этой немыслимой, истощающей последние силы работы, как если бы эта война не изнурила мои руки и полностью не надорвала мои силы, как если бы битва и затраченные усилия вообще не выпали мне на долю за эти последние несколько дней. Я устремился с ней вместе в замок. Одни за другими мы распахивали все двери, за которы-ми томились жалкие узники голубятни. Впереди с кошачьей грацией спешила она, легко скользя по дорожкам под сенью апельсиновых рощиц, мимо вольеров с птицами; она опрокидывала котлы с супом, она взывала к несчастным, искалеченным и отчаявшимся, объясняя, что теперь никто более не удерживает их в неволе. |
