|
Я повернулся в ее сторону. Она согнулась, приложив руку ко рту, и с пла-чем бросилась от меня прочь. Я помчался за ней. Она бегала, словно загнанная крыса, кругами по всему склепу и вскрикивала: – Витторио, нет, нет! Витторио, не оскорбляй меня! Витторио, я сделала это ради нас обо-их; Витторио, теперь мы свободны. Господи, помоги мне! И тут она взлетела вверх, едва не задев мои распростертые руки, и поднялась в церковь над склепом. – Проклятая ведьма, ты, маленькое чудовище, мерзкая гусеница, ты усыпила меня своими обманами, своими хитростями ты превратила меня в одного из вас, ты сделала это со мной! – Мои гневные вопли, отраженные эхом, накладывались друг на друга, пока я копошился в полной темноте, разыскивая свой меч. Затем я разбежался, чтобы набраться сил, тоже резко подскочил вверх и обнаружил, что стою на полу церкви, а она парит у алтаря, проливая сверкающие слезы. Она отпрянула выше, к бордюру из красных цветов, едва различимых при звездном свете, проникавшем в церковь сквозь потемневшие окна. – Нет, Витторио, не убивай меня, прошу. Не надо, – рыдала и завывала она. – Я ведь еще почти дитя, как и ты сам, прошу тебя, не надо. В неописуемой ярости я рванулся к ней, и она поспешно отлетела подальше, в самый конец святилища. Я запустил мечом в статую Люцифера – та зашаталась и с грохотом скатилась с постамента, разбившись о мраморный пол проклятого капища. Она отлетела еще дальше, пала на колени и распростерла вперед руки, в отчаянии тряся го-ловой, так что пряди волос метались из стороны в сторону. – Не убивай меня, не убивай меня, не убивай меня! Ты отправишь меня в ад, если убьешь… Не убивай меня! – Проклятая! – стенал я. – Проклятая! – Слезы лились из моих глаз столь же щедро, как у нее. – Я жажду крови, ты, несчастная. Я жажду крови и чую их запах, запах этих рабов в голу-бятне. Я уже могу ощущать их запах, их кровь, будь ты проклята! Я тоже упал на колени. Распростерся на мраморе и отпихнул ногой в сторону осколки раз-рушенной фигуры ужасавшего меня идола. Взмахнув мечом, я вспорол кружево алтарного по-крова и сбросил его на пол – масса красных цветов посыпалась с алтаря вниз, так что я смог в отчаянии перекатываться по ним, погружаясь лицом в нежные лепестки. Последовала долгая тишина, ужасающая, наполненная лишь моими воплями, я ощущал прилив собственных сил, ощущал его даже в изменении тембра своего голоса и в мощи руки, державшей тяжелый меч без малейшего напряжения, и чувствовал, что в этой безболезненной тишине, в которой я оказался, должно быть холодно, но холода не было, была лишь прекрасная прохлада. Она превратила меня в могущественное существо! Я ощутил какой-то тонкий аромат. Взглянул вверх. Она оказалась прямо надо мной – нежное, любящее существо, какой и была на самом деле, с глазами, сияющими теперь звездным светом, такими сверкающими, такими спокойными и совсем не осуждающими. На руках у нее было крошечное человеческое существо, слабоумное, не сознающее грозящей ему опасности. Какой розовый, какой сочный был этот малыш, словно зажаренный поросенок, поднесен-ный к моим губам; после поджаривания на костре он пузырился кипящей кровью смертных и был полностью готов к употреблению. Он был обнажен и непомерно худ, его дрожащая грудка весьма подрумянилась, а волоски, черные, длинные и шелковистые, обрамляли простодушную мордочку. Казалось, что он дремлет или разыскивает кого-то в потемках – быть может, ангелов? – Испей, мой дорогой, испей из него, – уговаривала она, – и тогда обретешь такое могуще-ство, что сумеешь доставить нас обоих к милостивому Отцу для исповеди. Я смеялся. Вожделение к этому слабоумному младенцу, лежащему передо мной, было по-чти невыносимым. Но ведь он был для меня чем-то вроде целой новой книги, не так ли, которую я вполне смог бы усвоить, и потому я, не спеша, приподнялся на локте, всматриваясь ей прямо в лицо. |
