|
Едва я замахнулся на нового врага мечом, этот человек отшвырнул меня в сторону и в одно мгновение отсек голову Бартолы, а затем обезглавил и рыдающего Маттео. Я совершенно обезумел и буквально взвыл от горя. Незнакомец обернулся в мою сторону и готов был напасть, но из уст женщины неожиданно прозвучал твердый запрет: – Оставь его в покое! В нежном голосе женщины слышалась непреклонная решимость, и этот скрывшийся под капюшоном дьявол в позолоченных сапогах отступил, примирительно бросив ей в ответ: – Ну полно тебе, Урсула. Где твое здравомыслие? Взгляни на небо! Нам надо торопиться. Она не пошевелилась и по-прежнему не сводила с меня внимательного взгляда. Я рыдал и выкрикивал проклятия, потрясая мечом. А потом снова ринулся к ней и на сей раз увидел, как лезвие, сверкнув, отсекает тонкую, хрупкую правую руку чуть пониже локтя и та падает на каменные плиты пола. Кровь из раны забила фонтаном. Она лишь мельком взглянула на руку и вновь перевела взгляд на меня, а в огромных глазах застыло все то же трогательно-горькое, едва ли не душераздирающе безутешное выражение. Я снова занес свой меч. – Strega! Ведьма! – кричал я, скрежеща зубами от ярости, пытаясь разглядеть ее сквозь не-удержимым потоком лившиеся слезы. – Strega! Ведьма! При упоминании о ведьме она проворно отступила назад, словно ее влекла невидимая сила. В левой руке она держала теперь свою правую, все еще сжимавшую меч, как будто ничего не произошло, потом приставила ее на место и принялась поворачивать и сдвигать отрубленную конечность то туда, то сюда, пока та не заняла нужное положение. Я пристально следил за каж-дым ее движением, и вдруг прямо у меня на глазах нанесенная мной рана мгновенно затянулась и кожа стала белоснежной, как и прежде. Я буквально застыл в неописуемом удивлении, а тем временем расширенный книзу рукав ее роскошного бархатного платья опустился до самой кисти. В одно мгновение она оказалась за пределами церкви – теперь я мог видеть лишь смутные очертания силуэта на фоне отдаленного пламени, бушующего в окнах башни. – Витторио… – донесся до меня едва слышный шепот. А затем она исчезла – словно испарилась. Я знал, что тщетно теперь гнаться за нею, и все же, размахивая мечом, выбежал из церкви не в силах сдержать слезы горя и ярости, потоком лившиеся из глаз. Сквозь застревавшие ком-ком в горле рыдания я в отчаянии выкрикивал проклятия в адрес целого мира, угрожая ему все-ми мыслимыми и немыслимыми несчастьями. Ответом мне было гробовое молчание. Внутренний двор был сплошь усеян мертвыми те-лами. Все мертвы… Мертвы!!! Я точно знал это. Я снова помчался в церковь и поднял с пола головы Бартолы и Маттео. Потом сел, поло-жил их к себе на колени и безутешно заплакал. Казалось, жизнь еще не покинула их окончательно: веки трепетали, губы двигались в тщетной попытке заговорить… Великий Боже! Я не в силах был вынести столь страшную муку! Я мог только рыдать, во весь голос проклиная белый свет, и все гладил, гладил по щекам сестру и брата, поправлял им волосы и шептал утешительные слова о том, что Господь всегда рядом, Господь с нами, Господь вечно будет заботиться обо всех нас, что все мы вместе будем на Небесах… «О, пожалуйста, прошу тебя, Господи, – молил я его в душе, – не позволяй им что-либо чувствовать или сознавать, если они по-прежнему обладают этой способностью. Нет, толь-ко не такие муки! Я больше не вынесу!.. Я не могу!.. Нет!.. Прошу тебя…» Наконец на рассвете, когда солнечный свет дерзко проник сквозь распахнутые двери церк-ви, а пламя пожаров постепенно угасло, когда беззаботно, будто ничего не случилось, защебета-ли птицы, жизнь окончательно покинула головы Бартолы и Маттео, и они застыли в вечном по-кое. Бессмертные души невинных детей отлетели. Хотя… кто знает… быть может, они покинули тела уже в то мгновение, когда меч отделил головы от тел. |
