Вот теперь пусть кушает, что сам приготовил.

Митя спросил хрипло:

— Можно войти?

— Конечно, конечно, — спохватился В.В. и отодвинулся от дверного прохода.

Митя прошел в гостиную.

В.В. спросил:

— Выпить?

Митя кивнул.

В.В. налил ему виски и, как полагается, бросил в стакан лед.

Он в конце концов хозяин, к нему пришли, и здесь не должно быть различий: враг, друг или нечто среднее. Служба приучила.

В.В. смотрел на Митю и понимал, что обида не проходит, а наоборот накаляется как кузнечная наковальня.

«…Щенок, сопляк, — думал В.В., — думает, что пришел ко мне и все о’кей? И старая тряпка В.В. растает от такого доверия?»

Митя поднял голову, а В.В. опустил свою.

Он не хотел, чтобы Митя увидел, разглядел его обиду. Слишком жирно для мальчишки.

А Мите сразу же стало трудно. Ему нужны были глаза, не важно, с каким выражением, — чтобы они смотрели на него.

Он ждал, что В.В. хотя бы что-то скажет: обругает, посетует, попеняет…

Но ничего этого не происходило, и Митя всем своим нутром почувствовал, что это — конец. Что, теперь встать и уйти?..

Нет уж, сиди, раз пришел, и делай, что собрался.

Митя, сжавшись в кулак, заговорил.

Он начал с самого утра. Но то, что он говорил, выглядело или враньем или пошлятиной, самой по себе ничего не значащей, но многое говорящей о самом Мите.

Закончив свою исповедь, Митя добавил:

— Вот потому я и говорил вам, что ни на что не гожусь…

«…Да, ты ни на что не годишься, а может, и не годился никогда, — подумал с горечью В.В. — Это я тебя придумал, как, наверное, придумывают тебя твои женщины… А вот твой первый начальничек заграничный, Георгий Георгиевич, понял. И не зря назначил эти непонятные полгода здесь… Ах, старый змей, до чего мудр и опытен! Итак, дружочек Митя, я больше тебе не помощник».

Придется тебе потерпеть фиаско…

Митя понял молчание В.В. и похолодел. Почему он не мог рассказать все, когда его просили об этом? Что за идиотизм? Но теперь — поздно.

В.В. молчал, понимая, что сказать что-то надо… Ни жалости к Мите не было, ни симпатии, ни привязанности.

Но Виктор Венедиктович справился с собой, — недаром он так долго жил в «джунглях».

Он поднял глаза на Митю и сказал доброжелательно, как говаривал многажды разным людям, зная, что перечеркивает их жизнь:

— Вадим Александрович, я все понял. Спасибо за откровенность. Я учту обстоятельства и сделаю для вас и Нинэли Трофимовны все возможное.

Теперь надо уходить!

Митя встал, все еще надеясь на проявление чувства, — любого! а не этой скрипучей как железный флюгер лживой официальщины…

Но не было более ничего.

Митя, извинившись еще и еще раз, ушел, — под молчание хозяина.

Он не пошел домой. Теперь, понимал, он может делать все, что ему захочется. Ничто не может ни убавить, ни прибавить в его судьбе. Он свободен в своих волеизъявлениях. Хоть иди в бар к Пэг… А что?.. Он вспомнил, что денег у него нет.

Ни копейки.

На улице Митя сел на пустой ящик из-под апельсинов, прислонился к влажной кирпичной стене. Он вспомнил, что это стена магазина. И вдруг с веселым безумием подумал, что хорошо бы наняться сюда подсобником и исчезнуть навсегда для своих соотечественников и проявиться для новых людей, которым нет дела до его проступков, причуд и вообще — до всей его жизни…

И тут же испугался, что уже долго сидит здесь, и В.В. позвонил Нэле или она сама позвонила, и они снова в ужасе от его поступков.