|
Значит, днем я ходил в библиотеку, а потом поехал на дачу. – Где находится ваша дача? – На станции Школьная. – Но опознать эту женщину вы не можете. А ведь это ваша соседка по дачному поселку. Вы могли видеть ее на станции, в магазине, на улице. – Не помню, – беспомощно повторил Глеб. «Какой же он малахольный, – подумал Самарин. – Трус, тряпка. Так испугался за свою шкуру, что вот-вот в штаны наложит». – Итак. двадцать второго октября вы ездили на дачу, расположенную на станции Школьная. В котором часу вы возвращались? – Вечером. Это была предпоследняя электричка… Кажется, гдовская… Я мог поехать на последней, но, знаете, сейчас так часто бывают отмены, что я, решил подстраховаться. – Цель вашей поездки? – Надо было взять варенье, мама просила. Она лежит в больнице. Потом она хотела, чтобы я проверил, как работает АГВ, мы обычно включаем так, чтобы в доме был небольшой плюс. «Мама просила, мама хотела… Маменькин сынок!» – В каком вагоне вы ехали? – Где-то в середине, точнее не могу сказать. – И вы всегда садитесь в середину? – Нет чаше стараюсь ближе к началу – я выхожу на Цветочной и иду пешком до «Электросилы». Но было поздно, холодно…. "Марина села в последний вагон, – пронеслось в голове Дмитрия, – если бы она ехала домой, на Фурштатскую, ей было бы выгоднее сесть в начало поезда. Значит, домой она не собиралась. Ехала к родителям на Московский проспект". – Когда вернулись домой? – задал он следующий вопрос. – Около двенадцати, наверно, – пожал плечам! Пуришкевич, – пока сел в метро, пока дошел… – Что на вас было надето? – Да что и сейчас. «Все по показаниям свидетелей: темная куртка, шапка…» – В руках что? – Сумка с овощами, я патиссоны вез… Портфель… Туда я банки с вареньем сложил. «А также запасные брюки, на тот случай если эти испачкаются. И вероятно, железнодорожный ключ». – Кто может подтвердить факт вашего возвращения домой в указанное время? Задержанный задумался. – Никто, – обреченно ответил он наконец. – Мама в больнице, я уже говорил. Так что никто. «Маменькин сынок. Малахольная тряпка! Патиссоны вез! Какая же сволочь! С ним все ясно – нереализованные сексуальные потребности. Возможно, подспудная ненависть к матери, переродившаяся в ненависть ко всем женщинам вообще… Вот бы ее и резал, свою старую каргу». Пуришкевич поднял глаза и сразу опустил. "В глаза смотреть не может. Слизняк!" Если полчаса назад он даже немного волновался перед встречей с убийцей, то теперь этот человек не вызывал в Самарине ничего, кроме презрения. Пуришкевич как будто прочел мысли следователя. Он затравленно взглянул на него, обхватил голову руками и пробормотал: – Это какой-то бред… – Вы подозреваетесь в убийстве Марины Сорокиной, происшедшем поздно вечером двадцать второго октября в электричке Гдов – Санкт-Петербург. Задержанный судорожно сглотнул. – Я… – хрипло произнес он наконец. – Этого… не может быть… В кабинете повисло напряженное молчание. Задержанный тяжело дышал, как выброшенная; на берег рыба. – Я не убивал. Я не убивал! Гражданин следователь, я не убивал! – Он снова взглянул на Самарина и прошептал: – Вы мне не верите, я вижу. |
