— Вы волновались, мой хозяин. Поэтому были боли.

— Может, ты и прав, Морель. Я действительно волновался.

— А если бы, мой хозяин, Сталин не подписал договор? — буркнул Морель, озадаченный обострением болезни своего пациента.

— Удивительно логичный вопрос, Теодор. Тогда мы все равно напали бы на Польшу. Ты доволен моим ответом?

— Не совсем, мой хозяин. Я кое-что читал в последнее время. Сталин считает: он выбрал правильное решение — ведь с американцами и англичанами не получилось у него…

— Зато, мой друг, наш пакт, как взрыв бомбы. И для янки, и для этих англишек…

Сейчас, после приезда, Морель чувствовал: всякий разговор с ним о Сталине наводит Гитлера на размышления. Он невольно сжимается не только от стетоскопа, щекочущего рыхловатое тело фюрера. Видимо, все время спрашивает себя: не обманет ли Сталин его, Гитлера? Но уже по договору шли в Германию из России каучук, марганец, нефть, продовольствие, сталь.

— Потому Сталин думает: мы не нападем, — буркнул Морель. — У вас, мой хозяин, хороший аппетит?

Фюрер улыбнулся:

— Отменный. — Он как бы намекал на что-то другое.

— Нам не надо было бы воевать, мой хозяин. — Морель задумчиво уставился на окно, вместо того, чтобы ощупывать то место желудка, где у вождя начинается боль.

— Почему, мой друг?

— Это ужасно в принципе. Я это как врач чувствую. Вы представляете распластанное человеческое тело. И всем не поможешь, если случится много тяжелых ранений.

— Но ведь не один вы врач. Их у нас много. Они все пойдут и выполнят свой долг перед рейхом. Не так ли?

— Так-то оно так. Но, знаете, сколько могут погибнуть мирных людей, они, мой хозяин, не привыкли к войне.

— Все дело в том, что их и не приучали к ней. А если вы, мой друг, захотите жить лучше, надо, чтобы кто-то из нас позаботился об этом. Я и забочусь о нации. Это мой долг.

Морель перед приходом своего хозяина начитался газет. Здравый смысл подсказывал ему, сколько крови льется теперь, в эти минуты и часы, когда они сидят и рассуждают за других. Морель представил, что делала бы теперь на поле брани женщина, о которой он все чаще и чаще думал. Первое время по приезде что-то на время забылось, но только встречался он с более или менее красивой женщиной, он тут же сравнивал ее с той женщиной, с которой ему довелось быть в Цюрихе, и горячая волна шла откуда-то из души, он задыхался от тех чувств, которые испытывал тогда, в волнении, в близости… «Боже, сохрани нас! Пожалей нас. Пожалей милую мою женщину. Пожалей мою фирму…»

— Что-то вы шепчете, мой друг?

— Я молюсь.

— Помолитесь и за меня. Мне временами бывает больно. Если бы не вы…

— Я помолюсь, мой хозяин. Помолюсь и за вас, и за себя.

— Вы стали меньше пить, мой друг. Это хорошо.

— Я бы не хотел стареть, мой хозяин.

— Все об этом мечтают, Теодор. Мечты не возбраняются.

— Я бы хотел, мой хозяин, иметь дело с чистым небом. Страшно, когда шумит над головой снаряд. Не правда ли?

— Да, это скотское чувство. Вроде за шеей у тебя сидит кот и царапает своими крепкими когтями.

— Что бы вы подумали, мой хозяин… Вдруг бы я обзавелся семьей?

Гитлер подумал всего капельку и ответил:

— Почему бы и нет? Тогда хотя бы за вами можно будет последить серьезно… Это шутка, Теодор. Не обижайтесь.

— Я не привык обижаться.

— Да они все одолевают вас шутками, вы им прощайте!.