— Посадите его, — приказал сидевший среди этих троих в середине.

Двое эсэсовцев насильно посадили Мореля на стул, который стоял посередине комнаты.

— Вы догадываетесь, почему здесь? — спросил его вновь средний.

Личный доктор, порядочно струхнув поначалу, теперь огляделся. Ему рассказывали, какие кабинеты в гестапо. Здесь ничего не было похожего. Ни пыточных устройств, ни машинистки, которая должна строчить все, что он скажет. Он поднял большую свою лохматую голову и прохрипел:

— Вы за это ответите!

И здесь промашку сделал Карл Брандт:

— Это вы ответите! — крикнул он фальцетом. — Ответите перед историей и нацией! Я не позволю дурачить нас!.. Вы… вы… Жалкий лгун… Жалкий пройдошка…

— А вы завистник, — отчеканил грубо и веско Морель. — Вы и вы! — Он поднял свою большую руку и коротким пальцем прицелился в Эрвина Гизинга.

— Что вы хотите этим сказать? — бешено стукнул кулаком по столу, за которым сидели эти трое, крайний из них, что был справа от Мореля.

— Я сказал, что они паршивые вонючие завистники. И больше я ничего не сказал, — затрубил личный врач фюрера. — Еще я хочу сказать вам… Вам троим… Я иду, этот в устах этих завистников, шарлатан… Я иду к фюреру, чтобы сделать ему инъекции. И вы ответите за то, что задержали процесс…

— Вы не пугайте нас, — сказал средний, который начинал этот базар. Они, — показал на врачей, — сделали, а точнее произвели анализ. Секрет раскрыт. Вы разоблачены.

— Вы знаете, — прогудел вновь Морель, — сколько раз разоблачался я? Ну и всякий раз после разоблачения передо мной извинялись. Что сделаете и вы. Я в этом уверен. Если вы не сделаете, вас заставят сделать. Я хочу спросить: вы компетентны в том, что преподнесли вам эти господа? Не думаю. Но откуда вы тогда знаете, что эти люди желают мне добра? Вот Брандт… Он не даст мне солгать. Не мы ли с вами, Карл, как-то пили дружескую чарку? И вы высказывались насчет зависти ко мне… Это было или не было?

Все теперь глядели на Брандта. Пауза затянулась. Морель встал.

— Отдайте их анализ куда-нибудь… Ну, скажем, в лучшее, что есть у нас. Я готов стать перед любым судом. Но только не надо так хватать и запугивать… Я даже готов придти снова. После того, как сделаю инъекции… И выслушать любой бред… Любой…

Хлопнула пружинисто дверь. Воцарилось молчание.

Когда Морель зашел в бункер Гитлера, Ева Браун плакала, отвернувшись к стене.

— Чего-то вы сегодня задержались, мой друг? — спросил Гитлер.

Его врач пробурчал:

— Не было, мой хозяин, света… Пришлось свечой разогревать биксу…

Как он действительно держал себя! Независимо, с достоинством. Нет, он очень испугался. Он уже давно понимал, что является лишь пешкой в руках тех, кто поставил ему эту маленькую фирму, а потом и особняк прикупил. Швейцарские его «друзья», — он это уже осознавал, — были американскими агентами. Кроме стрихнина, они добавляли в таблетки и атрофин. Эти «друзья» очень настойчиво наставляли его, когда он приезжал в Швейцарию, как лучше использовать многие другие лекарства для лечения фюрера. К этому утру, когда он вошел в бункер хозяина, у того было прописано им двадцать восемь медикаментов. Иные из них принимались ежедневно, иные редко.

Ева отодвинулась от стены, она вытерла платочком слезы.

— Вам помочь? — подошел он к ней. — Что-то случилось?

Она не ответила. Она понимала, что замысел ее провалился.