Коротким жестом он дал мне понять, что я свободен.

— Начните сегодня же изыскивать способы, как завязать отношения с Зарифом, и выясните, может ли он быть нам в какой-либо степени полезен при посредстве своего двоюродного брата Мухтара. Может быть, Гардафуй согласится доставить нам некоторые сведения по этому вопросу? Я всецело полагаюсь на вас.

Друг — это такое существо, которому можно откровенно признаться во всем, что бы ни случилось. Но как и кому мог бы я исповедаться во всем, что произошло со мной в эти дни? Вальтеру, быть может?.. О! Ему-то — меньше чем кому бы то ни было!

Вот как обстояли мои дела, когда в полдень я выходил со службы. Я дал себе клятву не появляться перед Ательстаной до тех пор, пока у меня не будет окончательного ответа. Все, что было связано с Альбертом Гардафуем, на которого я возлагал столько надежд, теперь рухнуло.

Моя попытка привела только к неожиданному укреплению соперничающей с ним фирмы. Но даже если бы получился другой результат, я от этого ничего бы не выиграл: всем моим поведением, растерянностью я непременно привлек бы к себе подозрительное внимание полковника Маре.

Ну что ж! Еще не все кончено; я могу спуститься еще ниже.

Я сделал несколько шагов по затихшей площади. Мои глаза остановились на левой стороне ее, — на садах американского госпиталя. Здесь, совсем близко, был дом Мишель.

Самое ужасное в моем положении было то, что спасение мое зависело единственно от меня самого и что этого спасения я не хотел ни за что на свете. Я был своим собственным палачом, и никто, может быть, не терзал меня больше, чем я сам. Что я сделал, чтобы вытащить себя из той позорной ямы, в которую погружался? Ведь мне нужно было бы только постучать в дверь полковника Эннкена. Эта дверь открылась бы, — я это знал, — как будто бы ничего и не произошло. Мне даже не задали бы ни одного вопроса. Предоставить Ательстану своей судьбе?.. Ну что ж! В сущности, я оказал бы ей этим услугу. Ей удалось бы с помощью своего египетского ростовщика снова восстановить ту роскошь, без которой она не могла жить. А я опять вернулся бы к нормальной жизни, к той жизни, для которой был создан. Увы, об этом нечего было и мечтать. Все эти несчастья, — откуда они проистекали? Единственно от моего бессилия найти деньги, которые мне были нужны не позже чем через шесть дней, а может быть, даже сегодня…

Мое бессилие найти эти деньги… Однако… Меня вдруг осенила мысль.

«В конце концов, почему бы и нет?.. В том положении, в каком я нахожусь теперь…»

Когда я вспоминаю это сейчас, я вижу, что это была самая безумная мысль, какая только могла прийти мне в голову. Но в эту минуту я находил ее вполне естественной, вполне резонной, обещающей несомненный успех. Я снова возвратился в Сераль. Все служащие разошлись уже завтракать. Бюро было пусто. Только один маленький вестовой меланхолически шагал по коридору.

Я отыскал досье «Контрабанда золотом», проверил там адрес и затем вышел через южные ворота.

Я направился в предместье Баста. Это мусульманский квартал, самый отдаленный и самый таинственный в Бейруте. Очень немногие из иностранцев поселяются там. Обычно это люди, влюбленные в тишину и готовые принести в жертву спокойствию псевдокомфорт европейской части города.

Я вошел в тупик, носивший торжественное название Посольской улицы, и повернул направо. Мальчик, сидевший на большом камне, собирался ощипывать курицу.

— Это дом господина Эфрема?

— Нет, это вон там. — И он указал мне на полуразрушенные ворота, которые виднелись в стене немного дальше.

Я постучал. Никто не вышел на мой стук; я толкнул калитку и вошел на маленький двор.

— Есть кто-нибудь? — закричал я.

В одном из окон первого этажа появилась старуха.