— Зима длинная, снегов много. А сена мало, да и то бурьянистое.

— Бедно живут?

— Рожь сеют, — пояснил Будислав. — Рожь, просо, льны здесь богатые.

— И место не бедное, — усмехнулся Добрыня. — Смоленск с торговых караванов добрую мзду снимает.

— А сколько раз кривичам насмерть биться приходилось? То с поляками, то с Литвой…

— Подходим к столице кривичей Смоленску! — громко оповестил Яромир.

— Славяне — упрямые язычники, — неодобрительно заметил Добрыня.

— Да, язычники, — подтвердил Яромир. — Неплохо было бы, чтобы ты, княжич Владимир, принес жертву их главному богу Перуну.

— А где ее приносить?

— На Священном холме.

Владимир вспомнил: бабушка рассказывала, что ближайший сподвижник ее отца, Вещего Олега, поднял в Смоленске мятеж, взял под стражу смоленского князя и намеревался перехватить власть над всем войском Олега. Но смоляне восстали против изменника и заставили его идти с повинной к Вещему Олегу…

Насада ошвартовалась в Смоленске, стороже Великого торгового пути из варяг в греки. Земляные валы вокруг города, почерневшие от дождей избы, крытые соломой, крутой спуск к Днепру. Возле города в Днепр впадала речка Смядынь, где смолили суда после волоков. Добрыня пояснил, что город потому так и называется:

— По трудам людским. Смоленск.

И насада осталась на Смядыни, чтобы ее просмолили перед тяжкими волоками. Владимир же не знал, да и не мог знать, что именно здесь погибнет его любимый сын Глеб…

Яромир послал гонца к смоленскому князю Преславу с уведомлением, что доставил княжича Владимира, и просьбой принять внука великой княгини Ольги, и сразу же занялся подготовкой насады к волокам. А тем временем Владимир вместе с богатырской своей охраной и Ладимиром поднялся на Священный холм смолян-кривичей, на вершине которого стояла вытесанная из ствола могучего дуба статуя Перуна-громовержца. Владимир низко поклонился грозному богу войны и дружин, лично зарезал принесенного гриднями черного барана без единой белой отметины и щедро помазал круглый живот грозного божества еще горячей бараньей кровью.

— И ты помажь, — сказал он Ладимиру.

И Ладимир помазал тоже.

— Слава Перуну! — хором крикнули все, кто был с ними рядом. — Слава! Слава! Слава!..

Владимир вонзил окровавленный жертвенный нож в основание статуи, осмотрел валы города и вернулся на свою насаду. На речку Смядынь. Ответа от смоленского князя все еще не было, насаду старательно готовили к осмолению, и оставалось только ждать. Гридни развели костер, чтобы поджарить жертвенного барашка, а Владимир вдруг впал в глубокую задумчивость.

— О чем думу держишь, княжич? — спросил Добрыня.

— Что спросил, дядька?

— Спросил, о чем думу держишь.

— А… Много у славян богов?

— А у них каждый пень — бог. У кого Сварог, у кого — Стрибог, у кого — Мокошь, у кого еще кто-то, и у всех — Перун. Почему спросил-то?

— Подумал, когда Перуну жертву приносил: собрать бы в Новгороде Великом всех славянских богов. Славяне всех племен приходили бы жертвы им приносить, к нам бы привыкли, а мы — к ним. Может, и держава бы единая сложилась. Как мыслишь, дядька мой?

— Не богами держава крепка, княжич. Всякую державу мечи крепят.

— Мечи — снаружи, от врагов. А внутри?

— И внутри — тоже мечи. Вражина в доме куда страшнее вражины в поле, княжич.